КОЗИЙ ВЫНОС

golubentsev — 25.12.2013 Иван Селезнёв, наконец, вырвался на пару недель в деревню под Рыбинском. Ну, как вырвался? В принципе, не был там, на родине предков, уже лет восемь, и не очень-то соскучился. Да и когда приезжал туда раньше, больше двух дней не высиживал. Угнетало глобальное несоответствие между тем, что возникало перед глазами сейчас и детскими воспоминаниями. Вот, скажем, пруд. Мутноватое, побулькивающее всплывающими со дна пузырями, густо заросшее рогозом болотце в былые времена казалось чем-то очень похожим на дельту Амазонки. Стоя на плоту, сколоченном из нескольких разнокалиберных брёвнышек, отталкиваясь длинным шестом, можно было за час-другой добраться до дальнего конца, до «прудинихи», из которой деревня уже была не видна. Дальше – только глушь, лоси, кабаны, ондатры и, возможно, медведи.
Повзрослевшему Ивану, утяжелённому спортивным тугим животом, двумя семьями и бесчеловечной работой в сфере BTL, медленно вымирающая деревня Бобашево, с подступающим почти вплотную к домам глухим лесом казалась уж слишком… как это? хтоничной. Если не сказать – замшелой. Поэтому свободные деньки Иван обычно тратил на Чушку и Анталию. Жёны и девушки этот выбор только приветствовали.
А тут, позвонила вдруг родственница из Рыбинска. Тётя Саша. Долго расспрашивала о его новостях, делах и ближайших планах. Иван обстоятельно, как это принято у них там, на Волге (по крайней мере, почему-то приятно думать, что у них там так принято) рассказывал о своей культурностоличной жизни, огибая сложные места, связанные с семейными обстоятельствами. В которых он и сам перестал что-либо понимать.
Выслушав рассказ о полетевшем на днях топливном насосе высокого давления, родственница сочувственно поохала, а затем незаметно наклонила разговор в сторону своего сильно пошатнувшегося здоровья, хамства врачей-отравителей и чёрствого сына-пьяницы. Только и ждущего, когда она, тётя Саша, наконец, отставит валенки в угол и сыграет в ящик на фамильном участке кладбища в деревне Рождество. Побродив ещё минут десять вокруг, да около, тётя Саша, как бы между делом поведала Ивану, что вот, мол, ходила в Бобашево к местному батюшке (бывшему батюшке, теперь он что-то вроде колдуна или народного целителя, уж, конечно, потомственного), и тот присоветовал ей совершить Обряд. Тётя Саша явственно выделила последнее слово особенной интонацией, заставившей Ивана, наконец, включить чуточку внимания. Так вот, для этого Обряда, который должен быть совершён на Ильин день, второго августа, ей очень нужно личное присутствие дорогого и любимого Ивана. А уж она, тётя Саша («помнишь, как ты маленький со мной за черникой ходил, и всё отстать-заблудиться в Баранихе боялся?»), в долгу не останется! И примет его в деревне по высшему разряду, и наготовит его любимых ватрушек с малиной, и о парном молоке договорится с соседкой. И о бане. А, ещё – икона:
- Помнишь, у меня икона есть – смоленской Богоматери? Ты говорил – начало семнадцатого века, помнишь? Прабабка твоя старых икон не любила, «гнутыми досками» называла. Ей нравились новые, в латунных окладах, с виноградными гроздьями. Короче, приедешь на Обряд – и отдохнёшь, как следует, и икону увезёшь – мне-то она тоже не очень. Уж больно какая-то строгая.
Через неделю Иван уже подъезжал к Бобашево на своём Пассате, удивляясь ровному асфальту, которого здесь отродясь не бывало в радиусе тридцати километров.
Дальше всё было так, как тётя Саша обещала: пахнущая сеном мягкая постель в дальней комнате, парное молоко с ватрушками, баня.

Для Ивана Ильин день начинается странновато. Он с трудом вырывается из муторного и тягучего сна про питерские проблемы, и, ещё не открыв глаза, чувствует, что кто-то стоит рядом с его кроватью. А, следом – холодные брызги. Вскинувшись, Иван вытягивает руки перед собой. На фоне солнечного окна – тёмный, приземистый силуэт тёти Саши. С веником.
- Окроплю Ивана-сыночку полночной водицей, бессонной, ярой, курлашевой…
- Тёть Саш, вы чего?! – Иван, морщась, растирает капли по лицу.
- Тише, Ванечка, Обряд!
- Что за?!.
- Ванечка, пожалуйста! Ну, надо так, по Обряду! Завтракать будешь, кстати? Ой, чего это я спрашиваю, дура старая!
- Как называется обряд-то твой, тётя Саша?
- Обряд? Козий Вынос он называется. Да не бери в голову. Всё это просто чтобы, как говорится, галочку себе поставить. Раз уж отец Георгий так настаивает… Больная я совсем, Ванечка. Так уж чего уж…
Умывшись, Иван выходит к столу. За столом сидит пожилой, лет шестидесяти, дядька. Аккуратная седая бородка. Длинные, пегие волосы заплетены в длинную косу. Лицо у мужчины совершенно обычное. Короткий нос, круглые глазки чуть навыкате. Улыбается. Встаёт из-за стола и выходит навстречу Ивану.
- Ну, здравствуй-здравствуй, жертва печальная!
- Доброе утро! Вы, наверное, отец Георгий, это про вас тётя Саша всё время говорит?
- Да, чего там… Меня здесь, в основном, все просто Юрой зовут.
Отец Георгий широко улыбается. Во рту, по краям улыбки, поблёскивают золотые коронки.
- А что это значит – «жертва»… как вы сказали?.. «печальная»?..
- Да тётка твоя рассказывала, как вырвала тебя из дел всяких важных, как приехать уговаривала…
- Нет, я рад. Здесь хорошо! Отлично отдыхаю! Воздух. Лес классный!
- Ну и хорошо! Давай, перекусим перед Обрядом?
Тётя Саша, всё это время сидевшая в углу, умильно глядя на разговаривающих мужчин, подхватывается и начинает раскладывать угощение по тарелкам, радостно приборматывая:
- А, вот, сегодня такой денёк – хорошенько позавтракать надо! Плотненько! Вот. Бифштекс пожарила! С кровью, по-ресторанному!
Иван, глядя на действительно аппетитный кусок мяса, лежащий перед ним на большой «праздничной» тарелке, радостно подхватывает:
- Прямо-таки с кровью?!. Ай да тётя Саша!
Телятина удивительно вкусна. И прожарена именно так, как обещано. Ломти сочащиеся розовым, тают во рту.
Поев, мужчины выходят на крыльцо и закуривают.
- Сейчас бы ещё выпить по стопочке чего-нибудь этакого, - подмигивает отец Георгий.
Иван кивает, припоминая, что вчера в буфете ничего, кроме полбутылки какой-то недорогой водки, вроде, не было. Со стороны веранды появляется тётя Саша с подносом. На подносе – бутылка «Джонни Уокера», двенадцатилетней выдержки.
- Ну вы даёте, тёть Саш! – Иван наливает отцу Георгию и себе в смешные тёмные стаканчики, похожие на копытца. Чокаются.
- Ха! Не пей, Иванушка, козлёночком станешь! – хохочет отец Георгий, - ну, за Сашино здоровье! Жить ей чтоб миллион лет без болезней!
- Да, тёть Саш! Ну, будем! – Иван довольно щурится на солнце, - погода сегодня – просто супер!
- Погодка шепчет! Ильин день, Иванушка! – блестит золотыми зубами Георгий, - Ильин день, да про твою честь, бедовая головушка!
- На что намекаете, Юра? – Иван ставит стаканчик на поднос, потягивается и падает на четвереньки, с ужасом глядя на свои тонкие и покрытые плотным мехом руки, - что за!...
Говорить ему очень трудно – голос ломается, в глотке что-то булькает и сипит. Спину выгибает длинной и болезненной судорогой.
- И-и-и-и-и, - он давится слюной и беспомощно дёргает ногами, лёжа на боку, - бля-я-е-е-е!..
Тётя Саша, наклонившись над Иваном, придерживает его голову и поглаживает по спине:
- Бедный Иванушка, жертва печальная, волкера выпил, чтоб волки не съели, чтоб ножом очиститься, топором открыться, душой на свет переметнуться!
- Неси к чурбаку козленочка, Саша! – негромко проговаривает отец Георгий, - И шамайку выноси поскорее. Я остальное сам скажу, крепким словом.
Иван уже не шевелится. Его охватывает тугое оцепенение. Он почти ничего не видит – всё вокруг чёрно-белое и сильно рябит. Мысли спутаны и отрывисты.
- Крепи шамайку на стену, вот здесь. А козлёнка ложь сюда, быстренько!
Краем глаза Иван видит собственное, длинное и мохнатое ухо. Оно мелко трясётся. Тётя Саша вдавливает булавку в прижатую к бревенчатой стене трефовую даму. Иван мельком вспоминает, что в Бобашево, собиравшиеся здесь на выходные, родственники любили расписать «козла». В этой карточной игре, помимо взяток, нужно было ловить даму треф – «шамайку».
- Ну, козлёночек, вроде, готов, - слышится голос Георгия. Иванова голова неловко свешивается с широкой колоды, уже тысячу лет стоящей на заднем дворе.
- Козла выносите, штоль? – это уже говорит через забор соседка, Соня, - ну, Илья-пророк вам в помощь, дорогие! Всё. Не мешаю, ухожу-ухожу! Здоровья тебе, Шура!
- Нож, вот, держите, отец, - тётя Саша говорит торжественно и тихо, - ишь ты, Ванюша-то наш – брюнет, а козлик чисто белый получился!
- Начнём, Саша, Георгий наклоняет голову, снимает нательный крест и кладёт его в карман, - смотри, Шамайка, на раба Иванушку, дай знак тихой-атласный-про-кровь-да-родственну-любовь-про-роги-да-пироги-про-сашин-желвак-да-про-юрин-елдак-смотри-шамайка-на-козла-ивайку-лечи-силой-козьей-могилой-козловой-кровью-болезнь-под-засовью-говори-в-голос-на-белый-козий-волос…
Иван чувствует, как под его левую лопатку упирается что-то острое. Голос Георгия звучит совсем глухо:
- Живого-козла-против-чёрного-зла-козий-вынос-сашин-выпас-шерсти-пучоксердцакусокберисашасилуивашинаильинденьдайшамайкаживотень…
- Отец! Смотрите на Шамайку!
- Что?! Я не вижу отсюда, Саш! Плачет?!
- Плачет! Плачет!!!

Иван открывает глаза, и чуть приподнимается. Над ним, лежащим в каких-то пыльных лопухах, стоят три молодых парня.
- Ты чьих будешь, козлина?! – цедит, почти не шевеля губами, низкорослый кудрявый крепыш в джинсовой куртке. Сигарета, прилипшая к его нижней губе, отбивает ударения в словах.
- Я? Из Питера я… В Бобашево приехал, - собственный голос кажется Ивану неприлично писклявым и будто протухшим.
- Из Пиииитера-а-а? Ну, тогда получи от гостиловских…
Самый рослый из троицы подхватывает лежащего за плечи и рывком ставит на ноги. Крепыш делает быстрый шаг вперёд и, плюнув себе на кулак, не размахиваясь, бьёт Ивану в глаз.

Часов в восемь вечера Иван, наконец, добирается до своей машины. Там, в багажнике, у него всегда лежит мачете. Удобно – это сельскохозяйственный инструмент, если что, а никакое не холодное оружие. И документ из магазина имеется, для гайцов. Крепко сжимая толстую рукоять, Иван крадётся в дом. Там темно. Никого. Ни ебанутого Георгия, ни ополоумевшей тёти Саши. На обеденном столе – бидон с молоком, накрытая белой тряпочкой ватрушка, тёмная икона на гнутой доске и записка.
«Спасибо тебе, родненький! Век тебе благодарна буду!» Дальше – ещё несколько фраз про то, что, мол, Иван, хоть и перебрал порядочно на пару с Юрой, но с обрядом помог, за что честь ему, Ивану, и хвала. А вот со спиртным, мол, нужно осторожнее. Уж она-то, тётя Саша, знает – муж её, Николай, через это дело совсем молодым в могилку спрыгнул. Ну, и, в конце, про икону, мол, вот, как договаривались.

Уже вернувшись в Патербург, Иван находит в кармане даму треф. Всю в бурых пятнах. Старая колода. Когда карты становились совсем мятыми и обтерханными, бабушка окунала их в молоко, а, затем, гладила утюгом.

Сохранено