Князь и тивун...

      Окончание, или "я, князь великий имярек, волен, кого жалую, кого казню"?



      Из предыдущего поста о князе и итвуне как бы выходит, что в конце 40-х – начале 50-х гг. в рамках «нового курса», взятого повзрослевшим и ощутившим всю тяжесть ответственности перед Богом, лежащей на нем как на православном государе, Иваном IV, на возобновление начатого его дедом и отцом строительства «земско-служилого» государства (термин петербургского историка Ю.Г. Алексеева, который, характеризуя его сущность, отмечал, что «реальной основой этого государства явились служилые отношения и общинные институты, пронизывающие весь строй жизни России. Вопреки мнению, долгое время господствовавшему в нашей историографии, Русское государство не знало «закрепощения сословий». Обязанность государственной службы, т.е. службы Отечеству, воплощаемому в лице государя всея Руси, вытекала из всего бытия Русского государства и определялась, с одной стороны, объективной необходимостью иметь сильное, дееспособное государство, способное отстоять независимость и целостность России, с другой же стороны – патернализмом как основной формой отношений между главой государства и его поданными…»/ Извиняюсь, конечно, за повтор, но снова не удержался и процитировал Ю.Г. – очень уж привлекательная точка зрения!), под борьбу с умножившимся в годы политической нестабильности и «нестроения» многими «неправдами», «насильствами», «продажами» и «обидами» был подведен основательный не только юридический (формальный), но, что представляется более важным с точки зрения русского человека той эпохи, сакральный (неформальный) фундамент. Теперь, карая преступников, Иван мог апеллировать не только к сухой статье закона, но и к самой Правде, понимая под ней установленный самим Господом миропорядок.

      Иван и бояре (резной фрагмент царского трона)


      Увы, к сожалению, приказные архивы XVI в. понесли тяжелейшие утраты, и в нашем распоряжении фактически не осталось подлинных следственных дел, касавшихся наказания должностных лиц, преступивших закон и попытавшихся после «собора примирения» продолжить привычную практику «неправд» и «насилств». Однако в источниках сохранились отрывочные сведения о наиболее громких делах подобного рода, которые отчасти позволяют представить себе размах мероприятий Ивана Грозного по «уряжению» своей «отчины» и искоренению «великого мздоимства» и прочих злоупотреблений со стороны бояр, дьяков и подьячих. Так, в начале 1558 г. по челобитью псковичей начался розыск о действиях князя М.В. Глинского (царского родственника, между прочим) в конце 1557 г. По словам летописца, по пути в Ливонию зимой 1557/1558 г., куда отправил его царь с миссией принудить непонятливых «германов» платить по выставленным счетам (речь идет о пресловутой «юрьевской дани»), «князь Михаило людьми своими, едоучи дорогою, сильно грабил своих, и на рубежи люди его деревни Псковъскии земли грабили и живот секли, да и дворы жгли христианьския».
      Вообще-то «силное имание» ратными людьми провианта, фуража и прочих «животов» по пути на «фронт» и обратно было в обычае, и в своих жалованных грамотах московские государи особо подчеркивали, чтобы в жалуемых владениях «наши князи и бояре, и воеводы ратные, и всякие ездоки у их (жалуемых – Thor) людей и у крестьян силно не ставятца, ни кормов, ни подвод, ни проводников у них не емлют; а кому у них лучитца стати, и он себе корм свой и конской купит по цене, как ему продадут». Но, видимо, князь Глинский и его ратники сумели особо «отличиться» в «силном имании», и в итоге «царь и великии князь про то на него опалался, и велел обыскати кого грабили дорогою, и на нем иным доправити те грабежи…».
      Дети боярские, кстати говоря, особо не церемонились с «черными» мужиками, нарушая их и без того немногие права направо и налево. Любопытный случай произошел на Новгородчине в 1555 г. Отписывая новгородским дьякам К. Дубровскому и Ф. Сыркову, царь сообщал им, что били ему челом крестьянские выборные головы пусторжевские из черных станов, что де помещики и вотчинники ржевские, псковские и великолуцкие силой вывозят к себе мужиков тех станов «не по сроку, по вся дни безпошлинно», а при попытке противодействовать им те «дети боярские тех отказщиков бьют и в железы куют, а хрестьян деи из за себя не выпущают, да поимав деи их, муча и грабят и в железы куют, и пожилое деи на них емлют не по судебнику, рублев по пяти и по десяти». И далее в категорической форме царь наказывал дьякам принять все необходимые меры для наведения должного порядка.
      Чем закончилась эта история, неясно, но оба новгородских адресата государевой грамоты в очень скором времени «отличились», но уже сами. Вслед за предыдущей грамотой Иван направил им еще одну, в которой снова сообщал, что все те же пусторжевские крестьянские выборные головы били ему челом о несправедливом раскладе податей, и наказывал тщательно в том разобраться, чтобы «впредь бы нам о том Протаско (один из выборных голов – Thor) со товарищы не бил челом». И, похоже, что Дубровский и Сырков порядком подзапустили дела во вверенной им области, не только взирая сквозь пальцы на злоупотребления тамошних детей боярских, но и спустя рукава (если на сказать большего) относясь к таким важнейшим сферам государственного управления, как сбор податей и своевременная отправка собранных сумм в Москву и земельное описание. В последнем случае оказалось после проверки, на «пустые места» были даны дьяками льготы, между тем как оказалось по «обыску», что «многие пустые обжы паханы и кошены, а в первых обысках писаны пусты, непаханы и некошены», почему подати с них не взимались. «И то вы чините негораздо» – отписывал дьякам Угрим Пивов, царский доверенный дьяк, требуя от них, чтобы они, дьяки наши, «того сыскав допряма, да на тех людех, кто те пустые обжи пашет и косит, и на тех, кто в обыску зимой сказывал, что те обжы пусты, а опосле того есте сыскали, что те обжи не пусты, наши всякие подати и на прошлые лета доправили вдвое, да и впредь бы есте с тех с паханых обеж наши всякие подати имали наполне…».

      П.В. Павлов. Иоанн Грозный

      А ведь хороша картина! И как отличается его триптих от предыдущих его соцартовских творений...

      Вряд ли махинации с земельным описанием и уж точно задержка с отправкой собранных податей осуществлялись без ведома К. Дубровского и Ф. Сыркова (и можно не сомневаться, что они имели в этом определенную материальную заинтересованность). И, несомненно, они, наряду с государевыми наместниками, несли полную ответственность (определенно большую ее часть, поскольку бояре-наместники приходил и уходили, а вот дьяки и подьячие оставались на месте) за все происходящее на Новгородчине как «тивуны», которых поставил государь. Но вот что любопытно – похоже, и Казарин Дубровский, и Федор Сырков тогда, в 1555/1556 гг. не вняли сделанному из Москвы намеку. Осенью 1567 г. Иван Грозный собрался было в большую военную экспедицию «против своего недруга литовского короля», однако 12 ноября того же года после совещания с воеводами на Ршанском яме отказался от его продолжения. Не вдаваясь в подробности (история этого неудавшегося похода носит явно детективный характер и заслуживает специального рассмотрения), отметим, что дьяк К. Дубровский был одним из главных действующих лиц этой кампании, ибо он отвечал за сбор посошных людей и обеспечение выдвижения артиллерийского «наряда» (пушки и обоз) к месту боевых действий. И это дело дьяк провалил. Немецкий авантюрист А. Шлихтинг писал вскоре после этих событий, что посошные люди били челом Ивану Грозному на Казарина «в том, что он обычно брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя (т.е. на посадских людей и крестьян «черных» волостей – Thor), а не воинов ли графов», и разъяренный неудачей масштабно замышлявшегося проекта, царь казнил дьяка вместе с сыновьями и челядью.
      Конечно, «Сказание» Шлихтинга источник не слишком надежный, поскольку оно представляет собой политический памфлет. Однако его сведения подтверждает косвенно псковская летопись. Под 7078 годом (явно ошибка книжника, поскольку из деталей описания следует, что речь идет именно о 7076, 1567/1568 г. – Thor) в ней было отмечено, что в том году Иван «повеле правити посоху под наряд и мосты мостити в Ливонскую землю и Вифлянскую, и зелеиную руду збирати; и от того налогу и правежу вси людие новгородцы и псковичи обнищаша и в посоху поидоша сами, а давать стало нечево, и тамо зле скончашася нужно от глада и мраза и от мостов и от наряду…». И, поскольку потом Иван внес убиенного по его приказу дьяка в свой знаменитый синодик, то этот мздоимец и вор оказался среди жертв опричного террора!
      Казнен во время новгородского сыска зимой 1570 г. был и Ф. Сырков (казнь его живописал все тот же Шлихтинг в рассказе о тиранствах Грозного), при этом опальный дьяк был вынужден перед смертью расстаться с 12 тыс. рублей (?) серебром. Любопытно, но другой немецкий авантюрист, Г. Штаден, в своих путанных и косноязычных записках отмечал, что великий князь «хотел искоренить всю несправедливость правителей и приказных в стране, … хотел устроить так, чтобы новые правители, каких он назначит, судили по судебникам без подарков, даров и подношений». И не попал ли Сырков в проскрипционный список за свои «неправды» подобно своему коллеге Дубровскому? Кстати, Шлихтинг именует Сыркова «главным новгородским секретарем», т.е., выходит, Федор по-прежнему оставался первым новгородским дьяком. Следовательно, упомянутые выше проблемы с новгородской посохой в осеннюю кампанию 1567 г. – это и его рук дело. И, сопоставляя все эти сведения, трудно отделаться от мысли, что, хотя о причинах казни Сыркова можно только догадываться, тем не менее, можно с определенной степенью уверенности предположить, что в ходе сыска вскрылись некоторые подробности неблаговидных действий и махинаций «главного новгородского секретаря» в ту осень, которые и привели его к печальному концу.
      Нравы московских дьяков, кстати, если принять во внимание показания Штадена, были далеки от ангельских. Обратимся к синодику Ивана Грозного, восстановленному Р.Г. Скрынниковым. Среди казненных 25 июля 1570 г. в Москве названы несколько высокопоставленных чиновников, в т.ч. дьяк Поместного приказа Василий Степанов, Иван Булгаков, дьяк Приказа Большой Казны, и Григорий Шапкин, дьяк Разбойного приказа (их казнь описана все тем же Шлихтингом – вероятно, свидетелем этого кровавого события). И против каждого из них Штаден пишет, как тот или иной дьяк злоупотреблял своим служебным положением. Так, Василий Степанов вымогал у тех, кто должен был получить поместье, взятки, и «кто не имел, что дать, тот не мог и ничего получить». Иван Булгаков так искусно оперировал с выдаваемыми из его ведомства средствами, что, по словам Штадена, «в том, что канцелярия выдавала, всегда не хватало десятой деньги». Григорий же Шапкин нашел иной способ незаконного обогащения. «Если кто был пойман во всей стране – в областях, городах, деревнях и на больших дорогах, – писал немец, – совершивший там убийство и задолжавший деньги (он должен был откупаться), того подучивали, чтобы он обвинял купцов и богатых крестьян, будто бы те помогали ему убивать», и тем самым Шапкин вымогал у несчастных откупные. Дьяку Разрядного приказа Ивану Выродкову (тот самый, который отличился во время казанской эпопеи), который был также казнен Иваном, но несколько ранее, Штаденом тоже дается нелицеприятная характеристика. По его утверждению, Выродков брал деньги за то, чтобы освободить принесшего «посул» от военной службы. «А кто не мог дать денег, тот должен был отправляться (на смотр и на войну – Thor), даже если ничего, кроме палки, не мог принести на площадь для смотра». И ладно бы, если только Штаден наговаривал на Выродкова, но на «неправды» дьяка в бытность его астраханским воеводой, жаловался и союзник Ивана, ногайский бий Исмаил. Татарин писал, к примеру, в Москву осенью 1558 г., что де «Иван Выродков много лиха делает», и что дьяк «много живота моего взял да не отдает», прося царя, чтобы тот биевы «животы» у Выродкова отнял и ему, Исмаилу вернул. Отсюда возникает вопрос – так за что же Иван казнил «больших» дьяков? За «политику» или же за «неправды» и «мзды великие»?

      О.Гроссе Иван Грозный


      Кстати, показания Штадена косвенно подтверждает сбежавший в Литву стрелецкий голова Тимофей Тетерин. Обращаясь к боярину М.Я, Морозову (кстати, казненному за злоупотребления, допущенных в бытность его юрьевским наместником), беглый голова писал, что де «есть у великого князя новые верники: дьяки, которые его половиною кормят, а другую половину собе емлют, у которых дьяков отцы вашим отцам в холопъстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют».
      Одним словом, при внимательном, непредвзятом прочтении имеющихся в нашем распоряжении источников вырисовывается любопытная картина, несколько отличающаяся от привычного нам черно-белого восприятия эпохи Ивана Грозного. Первый русский царь был, конечно, далеко не «тишайшим», но складывается четкое ощущение, что и пострадавшие от его опал и казней тоже были совсем не ангелы, а вполне себе земные, грешные люди со своими страстями и недостатками. Быть может, если бы Иван Васильевич был менее горяч, менее серьезен (в смысле восприятия своих царских обязанностей), руководствовался бы менее максималистским подходом в отношениях к тем, кто его окружает, его образ и образ его царствования был бы менее нелицеприятен для нас, его далеких потомков. Но первый русский царь, судя по всему, слишком буквально воспринял поучения книжников и попытался исправить человеческую природу сперва добрым словом и увещеваниями, а потом, натолкнувшись на непонимание и сопротивление, перешел к террору против тех, кого считал виновным в «неправдах» (хотя, надо сказать, казнил Иван не всех подряд, а с разбором – так, названный Штаденом вместе с Василием Степановым дьяк Путило Михайлов сын Нечаев Митрофанов отделался пострижением в монахи).
      Вот такая выходит в конечном итоге картинка...