Катарсис по Джейкобу Блайвенсу

inesacipa — 14.10.2015
Иногда вселенная приглашает нас к диалогу в очень странной, но оттого не менее откровенной форме. Всё сходится один к одному, заставляя увидеть закономерности, ранее тобой не замеченные. Ты вдруг пронзаешь пространство мыслью и... И ничего. Знай удивляешься, как раньше-то до тебя не доходили такие простые вещи. Ты смотрел на них, но не видел.

Недавно Макс совсем уж безнадежно вздохнул: "Литературной игре приходит конец, потому что читатель верит любой чуши, выданной героем. Явному вранью. Явной провокации. Истово". А я внезапно подумала: хорошо живем. Сытно. Безопасно. Вот и верим первому встречному, какую бы чушь тот ни спорол. Мы безобразно беспомощны и соблазнительно доверчивы. Наша беззащитность бросается в глаза и побуждает не токмо ушлых мошенников, но и полнейших дураков пороть чушь и разводить нас на веру, надежду и любовь. А уж когда Далин помянул исчезающую способность различить в тексте цитату — нет, не узнать, поскольку помнить на память все тексты, достойные запоминания, вы не сможете, как ни понтуйтесь, но именно различить — меня озарило. Мы потеряли способность узнавать авторский стиль!

Дело-то даже не в цитатах и не в доверчивости. Дело в том, что читатель, а с ним и писатель утеряли само представление о том, что такое стиль. Человек подменил стиль — трендом. Кстати, что это вообще такое? тенденция, она же направление? кластер брендов? кучка запросов типа "сметанные шаньги и примативность" (а что, на моем сайте и не такие запросы встречаются)? Вчера как подтверждение моей мысли на стихотворение Юрия Кузнецова "Тайна Гоголя", написанное со множеством скрытых и явных цитат:

"Ожидая небесного знака,
Он вперялся очами во тьму.
Но не вынес великого мрака,
И видение было ему.

Словно синяя твердь отворилась
Над убогой его головой.
Шумно лестница с неба спустилась,
Он ловил её долго рукой.

Понабилась несметная сила
Между рук и подъятых волос.
Гоготали кувшинные рыла:
– Инда правдой кичился ты, нос!"

...в журнал френдессы пришло существо поразительной первонаховости и выдало: "Вперялся, подъятых — боярский язык какой-то. Тогда тренд такой был?"

Да, я понимаю, технарь с никелем ("Норникелем") вместо мозгов. Да, я понимаю, один из последних больших поэтов эпохи Юрий Кузнецов забыт современниками, потому что не было в его жизни громких скандалов с участием таблоидов. Да, я понимаю, что "подъятый" — это архаизм.

Одного, блин, не понимаю: как можно гоголевский-то слог не узнать! Не опустился автор до прямых цитат из "Вия", дал стилизованные — и все, читатель уже тупит. Так и хочется повторить вслед за Гоголем: "Возьмите, возьмите от меня всё, — воскликнул бы тогда с подъятыми руками к небесам, — и ниспошлите мне это понимающее меня существо". Да где там. Никакие небеса не восполнят тех ресурсов понимающих существ, которые мы столь резво изводим на земле.

Когда-то казалось: если разжать клещи цензуры, писатель, свободный и клевый, раскроет публике глаза на такие вещи! Разжали. Из-под клещей не вышло ничего шедеврального, зато полилась чернуха, порнуха и фэнтезюха. Видимо, цензура выполняет функции фильтра, заставляющего писателей осваивать такие сложные приемы, как иносказательность и реминисценции. А ее отсутствие вызывает к жизни плагиат, но приводит к умиранию литературной игры.

Френдесса на Максово замечание удивилась: "Как это — не играть? Это ж самое клевое, когда ты уже придумал и поверил, как должен развиваться сюжет, а автор тебе в конце — ннна лопатой! И картинка рассыпается, а потом складывается куда логичнее, чем тебе самому казалось. Для меня так весь смысл в том, что писатель видит на одно измерение больше, чем жертвы-читатели. Иначе выдуманный мир не затягивает..."

Литературные игры в буквальном смысле игры развивающие — только не для детей, а для взрослых. Без них проку-то с искусства, одна дидактика: тот плохой, этот хороший, будь как тот, не будь как этот. Априори, без всякой попытки оценить поступки означенных персонажей. Сплошь и рядом герои, заявленные как протагонисты, демонстрируют тупость, наглость, подлость, мелочность и нечистоплотность, причем не только моральную. В реальном мире, где доверчивость пропорциональна уязвимости, чистые души получили бы от такого положительного героя... отнюдь не фунт изюма. А подозрительные, глядишь, сориентировались бы вовремя.

Снова процитирую Далина: "К вопросу о моей "любви к плохишам"))) Вот выбираешь персонажа из:

а) того типа литературных персонажей, у которых дурная репутация.
б) негламурной внешности.
в) негламурной профессии.
г) с непопулярными взглядами/пристрастиями/ориентацией — и всё, ты в дамках.

После этого с персонажем можно делать всё, что угодно. Описывать гуманизм и человечность по максимуму, какой только эпоха позволит. Описывать ответственность, разум, раскрытость миру, юмор и самоиронию, проницательность, верность. Всё это не заставит читателя счесть "плохиша" положительным героем. На нём уже стоит клеймо, ага. Причём, эти "плохиши" по классификации новых Эбби не входят в категорию "няшных" — они же живые существа, рвущие шаблон. Какой из этого следует вывод?

С моральностью и духовностью в окружающем мире лучше, чем это видится Духовно Богатым Девам любого пола. Но это не те моральность и духовность, каких их души просят. Существо негламурной внешности, занимающееся чем-нибудь грязным (к примеру, патологоанатом), говорящее грубые слова, способное рыгнуть или помочиться — оно же не может быть высокоморальным и духовным по определению, что бы оно ни делало.

И обратное верно. Слащавый идиот гламурной наружности, подлый и мелко жестокий, может оказаться просто образцом духовности и морали. Подтверждений тому в современной писанине — вагон и маленькая тележка".

Для игр читателю необходимо подозревать, что дело может быть нечисто. Ведь искренне, истово верующий человек, получивши лопатой, обидится, разочаруется, отдалится. Его обманули! Обидели! Он-то считал ГГ воином света, а его герой оказался... не героем. "Вначале Кузя был моим идеалом!"

Признаюсь как писатель: играть с таким правоверным и простодушным скучно и даже неприятно. Словно ребенка обманываешь, слепца оббираешь. Сам себя не можешь убедить: искусство для того и существует, чтобы играть в интеллектуальные игры. Нет-нет, да и покажется: ты, по выражению карточных шулеров, "хлопаешь лоха".

К тому же книжки для чистых душ (даже самые жестокие по уровню приема "кровькишкираспидорасило") представляют собой глупое писево для детей в духе Чарской: если аффтар сказал, что любящий отец, преследуемый волками, остановит коней, слезет, потом по сугробам доползет до ближайшего дерева, залезет на верхотуру и привяжет, мать его так, садиста, годовалую дочуру к ветке, после чего пообещает вернуться и свалит в ночь морозную... Читатель обязан поверить: то было спасение для девочки! Хотя переохлаждение и смерть на морозе должны были наступить в течение часа. Нет, я бы поняла желание несчастного отца подарить своему чаду легкую смерть и возможность христианского захоронения, все-таки не в волчьем желудке перевариваться. Но со стороны автора должна была идти именно эта информация, а не упорное подтверждение слов папашки героического: щас я повожу волков несколько часов кругами и вернусь! К чему? К окоченевшему трупу?

Нынешний читатель верит автору, даже если обоснуй этим злодеем давно убит, закопан и отпет. Читательская жажда светлобоброписева отметает рацио, как пушинку ураган: да ну нах ваши "а почему", "а зачем", "а как"! Я хочу испытать катарсис, а вы мне мешаете!

Катарсисы, как правило, бывают следующие:
а) слезоточивые - над аднаногой сабачкой и абиженной сироткой;
б) мстительные - над угандошенными врагами;
в) кавайные - над воссоединившимися возлюбленными;
г) ангстовые - над разлученными возлюбленными.

Но все перечисленные виды испытываемого катарсиса отчего-то никогда не задействуют интеллектуальную сторону личности. Это эмоциональный дозняк, которым можно вмазаться, когда читателя наконец-то отпускает работа, быт, семья. Отсюда и нехорошее чувство: из честного жуликоватого писателя делают дилера, поставщика дозы для наркомана. А если я не хочу? Если у меня другая специализация — например, каталы иллюзиониста?

Представьте себе, насколько упал бы градус интереса у цирковых зрителей, поверь они в существование порталов. Да, у фокусника в руках что-то исчезает, что-то появляется, ассистентка пропадает из шкафа и оказывается в сундуке, кролик и голуби лезут из шляпы, как ненормальные, — подумаешь! У него там портал. Можно перекинуть любой предмет в любую точку пространства, весь вопрос в расходе энергии. Фокусник в мире Гарри Поттера - человек конченый.

Точно так же обстоит дело с многогранными персонажами и скрытыми цитатами: в раскрытом виде, лишенном покрова тайны, с указателями и пояснениями они теряют зрелищность. Дидактика утомляет, нравоучительная литература не вызывает ничего, кроме сарказма. Вспомните марктвеновского персонажа по имени Джейкоб Блайвенс и его идеал примерного мальчика: "Весь секрет был в том, что он свято верил этим книгам, верил в примерных мальчиков, о которых там рассказывается. Он мечтал хоть раз встретить в жизни такого мальчика, не ни разу не встретил. Должно быть, они все вымерли раньше, чем Джейкоб родился. Всякий раз, как ему попадалась книжка о каком-нибудь особенно добродетельном мальчике, он спешил перелистать ее и заглянуть да последнюю страницу, чтобы узнать, что с ним сталось. Джейкоб готов был пройти пешком тысячи миль, чтобы посмотреть на такого мальчика. Но это было бесполезно: всякий хороший мальчик неизменно умирал в последней главе, и на картинке были изображены его похороны. Все его родственники и ученики воскресной школы стояли вокруг могилы в чересчур коротких штанах и чересчур больших шляпах, и все утирали слезы платками размером ярда в полтора. Да, таким-то образом Джейкоб всегда обманывался в своих надеждах: никак ему не удавалось встретить добродетельного мальчика, потому что все они умирали в последней главе".

Вместе с насмешливыми гениями читатель некоторое время смеется над светлобоброписевом, сравнивает предложенные духовные скрепы с беспощадной реальностью и понимает: Джейкобы Блайвенсы совершенно нежизнеспособны. Потом наступает относительно сытное, безопасное время, когда уже можно релаксировать и медитировать над всякой литературной шопопалой, вот публика расслабляется и верит. Верит в фокусников, носящих в шляпах порталы, в гламурных негодяйчиков, призванных спасти мир, в мерисью, одним махом всех злодеев побивахом...

Однако это состояние не способствует, вопреки надеждам Минобра, подъему культуры и нравственности. В глубине души человек не меняется. И если обман приносит профит, обманщики не переведутся никогда. Поэтому рано или поздно читательско-зрительским массам снова приходится доставать из нафталина критическую оценку и сарказм, отряхивать и примерять на себя. Сейчас, видимо, как раз такое время, когда пора уже, пора взглянуть в лицо литературному протагонисту: тот ли ты, за кого себя выдаешь?

Ну и, как я говорила, недоверчивый читатель, все проверяющий на зуб, взвешивающий и анализирующий, гораздо лучший игрок. Он, конечно, тоже может придумать множество несусветных теорий насчет истинного замысла автора — но он же делает свои ходы осмысленно, а не лезет во все расставленные ловушки разом!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив