Как я скрывался от «кровавой гэбни»

В поле зрения сотрудников госбезопасности я попал в очень раннем возрасте. Ещё подростком – мне тогда едва исполнилось 14 лет – я был вынужден скрываться от чекистов, которые не покладая рук изобретали всё новые способы, как схватить меня и моих друзей с поличным. Но мы справедливо считали, что свобода в осуществлении своих естественных прав гражданина превыше всяких нелепых надуманных ограничений. Именно поэтому в составе организованной группы, заранее спланировав свои действия, мы бесстрашно шли навстречу опасности. Некоторые из нас были пойманы и подверглись репрессиям. Но это не остановило оставшихся – и в итоге мы посрамили хвалёные методы оперативной работы КГБ СССР, обводя чекистов вокруг пальца и осуществляя свои мероприятия буквально под носом у ищеек с Лубянки. Было это летом 1979 года в лагере КГБ СССР в городе Бердянске. Погодите, сейчас расскажу подробнее.



Назывался этот лагерь – «Маяк». И да, забыл сказать – это был пионерский лагерь. А я был пионером, который последний раз в своей жизни летом 1979 года поехал на отдых в пионерлагерь (осенью того же года я уже вступил в ВЛКСМ). Так сошлись звёзды, что последним моим пионерлагерем оказался пионерлагерь КГБ СССР.

Я как-то делал обзоры советских пионерлагерей и, в частности, упомянул, что за своё детство я побывал во многих пионерлагерях (так было угодно Провидению). Если сравнивать пионерлагерь КГБ с остальными лагерями, в которые я проинспектировал за шесть лет (в период с 1973 по 1979 г.г.), то в глобальном плане он ничем не отличался. Тот же самый распорядок – подъём, зарядка, уборка постелей и утренние процедуры, уборка территории, завтрак, утренняя линейка, отдых за пределами лагеря до обеда, обед, «тихий час», подъём, полдник, веселуха на территории лагеря до ужина (игры, кружки и вот это вот всё), ужин, кино, танцы, вечерняя линейка, отбой. Всюду всё одинаково. Но были и некоторые отличительные детали.

Поездка в этот в лагерь кардинально отличалась от всех остальных поездок. Да и не удивительно – из Москвы до Бердянска не очень-то разбежишься ехать на автобусе. Так что мы ехали в поезде. Несколько плацкартных вагонов были доверху набиты пионерами под самую завязку. И это само по себе уже тянуло в полный рост на полноценное приключение. Все стояли на ушах. К ночи вожатые кое-как нас успокоили и привязали простынями тех, кто спал на верхних полках. Нет, это были не пытки «кровавой гэбни». Просто с верхней полки ребёнок может во сне свалиться, поэтому его так вот фиксировали – создав из простыни подобие гамака-удавки поперёк корпуса.

Когда мы утром подъезжали к Бердянску, стояла невыносимая жара, а вся газировка была выпита ещё накануне. Поэтому к ёмкости с водой, установленной возле купе проводников, тянулась очередь жаждущих. Проводница – дородная хохлушка лет пятидесяти в юбке, форменной рубашке и чёрном берете – смотрела на нас и повторяла: «Пийте воду, хлопчики, в Бердянске вода похганая». «Как это – поганая?» – недоумевали мы. «А ось прииде, там сами все побачите».

Возле вокзала нас встречали автобусы. Это были не ЛИАЗы, в которых обычно я ездил в другие лагеря, а автобусы «Львiв» с характерной космически плавно изогнутой кормой с непонятным горбом и овальными задними стёклами, закрытыми синей прозрачной плёнкой и такими же тонированными верхними продолговатыми окошками на крыше. Мне очень нравились эти автобусы. Всю дорогу девчонки пели. В основном песни из репертуара Аллы Пугачёвой.

В лагере я сразу приложился к фонтанчику с питьевой водой и пришёл к выводу, что проводница была права – вода и вправду была поганая, с каким-то мыльно-непонятным привкусом. Но делать нечего – другой не было. Самое неприятное, что из этой воды всю смену готовили еду. И если сваренные в «поганой воде» макароны в целом свой вкус не меняли, то пить чай, кофе и есть суп было просто невмоготу. И хотя в целом-то кормёжка была хорошая, но этот странный привкус отбивал всё желание её есть. Я только к концу смены более или менее привык. А местные, кстати, даже не замечали и удивлялись, чего это нас не устраивает вкус их воды.

Второй любопытной деталью этого лагеря было то, что все вожатые были курсантами спецшколы КГБ. И это накладывало свой отпечаток на некоторую жёсткость борьбы с теми, кто нарушал распорядок дня. Помню, как нескольких пацанов, которые не спали и шумели в «тихий час», вожатый поднял и заставил проползти по-пластунски десяток метров по дорожке перед корпусом. Наказание вроде бы не самое ужасное. Однако если учесть, что мы из-за жары спали в одних трусах, то есть «с голым торсом», а дорожка была асфальтированной, то я бы не хотел повторять их подвиг.

Вообще вожатые были красавы. Спортивного вида, подтянутые и – главное удивительное их отличие – у каждого из них были нунчаки. Они позёрки частенько носили их, набросив на шею на вроде полотенца, отчего вид вожатых становился ещё более брутальным. Тогда, летом 1979 года, я ещё не знал, что такое нунчаки, ибо ещё не видел фильма «Пираты XX века», в котором один из советских матросов лихо орудовал этим агрегатом. Впрочем, и никто ещё этого фильма не видел, поскольку вышел он на экраны лишь год спустя. Так что мы все были просто в шоке от этого невиданного зрелища. А вожатые время от времени устраивали спарринги, демонстрируя навыки карате и приёмы обращения с нунчаками. Фильмов про Брюса Ли мы тоже тогда не видели. Но это было не хуже фильма. Как могли, мы пытались запомнить приёмы обращения с нунчаками – всякие там «восьмёрки», перехваты из-за плеча, зажимы локтем и тому подобное.

Очень хотелось попробовать самим. Мы иногда канючили у вожатого дать попробовать «покрутить нучаки», но он только посмеивался и отказывал. Безжалостный цербер режима. Но выход был найден. Один мой приятель имел, как это тогда говорилось, «хорошие связи» на хозяйственном дворе лагеря (в этом он походил на одного из героев фильма «Сто дней после детства» – Сашу Лебедева, который всегда мог достать что угодно). На этом хоздворе, кстати, я набрал себе много сухих кукурузных зёрен. Зачем? Чтобы сделать дома поп-корн. Вернее я не знал, что это поп-корн. Но как-то в одном (другом) пионерлагере один мальчишка, который дружил дома с парнем, у которого родители ездили заграницу, рассказал про чудесное яство – воздушную кукурузу. И рассказал, как сделать её дома. Я потом дома чуть пожар не устроил, воспроизводя этот рецепт. Но об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас я про борьбу с «кровавой гэбнёй».

Однажды мы придумали, как сделать себе нунчаки. На хоздворе был изъят черенок от старой лопаты. Пользуясь тамошним инструментом, из этого черенка мы нарезали несколько пар чушек, размером примерно таким, как палки настоящих нунчак (длинной около 20 см или типа того).

Пришлось попыхтеть с соединением. У настоящих нунчак шнур выходит из самого центра палки, а как это сделать мы никак не могли придумать. Наконец дошло. Раскалённым гвоздём пробиваешь с торца палки в центре отверстие глубиной несколько сантиметров, а потом этим же гвоздём осторожно, чтобы не расколоть палку, пробиваешь сквозное отверстие сбоку, почти возле конца палки. В итоге получается такой T-образный канал. Далее – проще. Вокруг боковых отверстий при помощи шлифовального круга, который стоял на хоздворе, сделали канавки для шнура. Этим же кругом сделали фаски на концах палок. Получилось очень даже ничего. Шнур сделали из полиэтиленового шпагата, добытого там же, на хоздворе. Длина соединительного шнура между двумя палками, как известно (об этом знал каждый пионер нашей смены) должна быть примерно равна диаметру плеча того, кто с этими нунчаками работает. Наши плечишки были довольно хилыми и шнур получался очень уж коротким. Поэтому сделали его чуть подлине, чтобы можно был красиво вешать нунчаки на шею.

В общем – получилось ого-го! Правда обрезки черенка от лопаты были значительно толще палок настоящих нунчак, но на наш взгляд это было даже круче. Ибо таким обрезком как дашь, так дашь

Наступил черёд натурных испытаний. Крутить «восьмёрку» получилось у всех. В принципе, это не так уж и сложно. Конечно не так быстро, как вожатые, но для начала неплохо. Стали тренироваться в перехватах. Простейший перехват делается так – держа в правой руке палку нунчак, закидываешь вторую палку себе за правое плечо и в тот момент, когда она из-под плеча по инерции вылетает вперёд, надо её правым локтем быстро и сильно прижать. А потом, с силой дёргая первую палку правой рукой и одновременно отпуская правый локоть получать эффект вылетающей из-за правого плеча второй палки, которая должна ударить врага по башке. Это самый простой вариант. Есть и более сложные, когда палки переходят из рук в руки и т.п. Но мы начали с простого. Попробовали в замедленном темпе – получилось. Раз, другой – ура, освоили! Ну и, наконец, высший пилотаж – надо делать «восьмёрку», а потом резко перехват, удар, перехват и снова «восьмёрка».

Я раскрутил «восьмёрку». Палка крутилась что твой пропеллер от самолёта. Потом резко сделал перехват. Тут-то и сказалась неправильная длина шнура. Я не успел быстро зажать локтём летящий деревянный снаряд (т.е. обрезок черенка штыковой лопаты) – и он с дикой скоростью вылетел у меня из-под правого плеча и шмякнул меня прямиком в лоб. Вот тогда я узнал значение идиоматического выражения «потемнело в глазах». Упал. Правда сознание не потерял. В итоге мы на собственном опыте убедились, что нунчаки – грозное оружие. Особенно для самого владельца, если он ими плохо владеет. Но мы продолжали учиться и к концу смены довольно сносно крутили и перехватывали. Не как Брюс Ли конечно, и не так, как наши вожатые, но всё же в драке могли нанести ущерб противнику. Нунчаки конечно в палату не носили, чтобы не запалиться.

Ну а главным отличием этого пионерлагеря от всех прочих, в которых я побывал – было море. Лагерь стоял прямо на самом берегу Азовского моря. И вот это море и создало для нас конфликтную ситуацию, вынуждая идти прямо против воли сотрудников госбезопасности. Проще говоря – мы постоянно убегали купаться. А это было категорически запрещено.

Из этого не следует делать вывод, что мы вообще официально не купались. Как раз-то сразу после завтрака и вплоть до обеда весь лагерь каждый день выезжал на пляж (за исключением редких случаев, когда весь лагерь выезжал в колхозные яблочные сады для помощи в уборке). Часто мы ездили на длинную Бердянскую косу, которая уходила далеко в море. И вот там конечно все купались. Но купались по времени, по графику, под присмотром и т.д. и т.п. Но разве это сравниться с купанием в своё удовольствие подальше от глаз вездесущих курсантов спецшколы КГБ? И мы при любой возможности смывались из лагерной зоны на дикие пляжи и там ныряли в своё удовольствие.

Сотрудники госбезопасности тоже не дремали. Зная про такое дело, они высылали патрули по берегу. Задача патрулей заключалась в обнаружении подведомственных пионеров, купающихся в запрещённом месте, доставке их обратно и строгом суде над ними. В общем, это была весёлая, но суровая игра.

Выезд на море был обязательным, даже в штормовую погоду. В шторм убегать купаться было сложнее. Не потому, что нас останавливала крутая морская волна. Наоборот – это было куда привлекательнее, чем купание в штиль. Но штука в том, что в шторм официально купаться было запрещено. И, следовательно, волосы и плавки примерных пионеров должны были оставаться сухими. Поэтому чекистам было легко вычислить в такие дни морских диссидентов – если голова и плавки мокрые, значит пионер купался. А поскольку официально купаться было запрещено, значит, купался незаконно. Всё очень просто. Вожатым, подозреваю, тоже доставляла удовольствие эта игра – ведь они были будущими полноценными сотрудниками КГБ, некоторые из них – контрразведчиками, и, следовательно, в недалёком будущем они станут ловить настоящих шпионов, возможно даже морских диверсантов-аквалангистов. В общем, удовольствие получали все.

Для вожатых, однако, ситуация усугублялась тем обстоятельствам, что наш лагерь стоял на самом берегу моря. И поэтому мы убегали купаться не только в то время, когда всех пионеров официально вывозили на пляж, но и в другое время, даже в «тихий час» (что, как сейчас понимаю, и вовсе с нашей стороны было неразумно, ибо спалиться было легче всего из-за своих пустующих кроватей). Вожатые также регулярно прочёсывали ещё отрезок берега, который считался территорией нашего лагеря.

Можно спросить – а зачем им надо было прочёсывать этот отрезок берега? Ведь поскольку купаться пионерам был запрещено, то если бы кто-то из пионеров зашёл в море, это на пустынном пляже было бы видно издалека. Всё верно. На пустынном было бы видно. Но штука в том, что этот пляж не был пустынным, а был довольно оживлён из-за посторонних отдыхающих. Дело в том, что когда-то это была часть общей территории и жители Бердянска отдыхали на этом куске берега моря, как и на любом другом. Потом лагерь оградил эту территорию, сделав её своей. Но местные плевать на это хотели и по прежнему топали – прямо через территорию лагеря – на пляж, который считали своим. Вот поэтому нам было легко там затеряться. Если мы видели издалека (мы ведь тоже были не дураки и пасли окружающее пространство), что приближается очередной оперативник, имеющий своей целью захватить в плен нарушителей лагерных запретов, то либо сидели в море – среди голов купающихся тяжело углядеть своего пионера, либо прибивались к какой-нибудь кучке отдыхающих. Если вожатый был не свой (то есть не нашего отряда), то мог нас не узнать (не все ведь вожатые знали всех пионеров в лицо – лагерь был большой). В общем, таким образом, хотя и не специально, местные жители нам помогали незаконно купаться в море. И ничего руководство лагеря с местными поделать не могло.

Если вдуматься, ситуация была довольно курьёзной. Пионерлагерь-то принадлежал КГБ СССР, то есть, в сущности, был одним из объектов госбезопасности (хотя далеко не таким секретным, как многие другие объекты). Однако местные жители, не убоявшись ведомства грозного Ю.В.Андропова, предпочитали игнорировать то обстоятельство, что незаконно проникают на территорию одного из объектов КГБ СССР. Более того, некоторые местные жители – из числа молодёжи – переходили в атаку на сотрудников КГБ. Ситуация в этой связи в лагере была временами несколько напряжённой. Причём в самом прямом смысле.

Однажды толпа местной молодёжи – лет по 16-18 – пришла на разборки с нашими вожатыми. Не знаю, задумывались ли местные, что вступают в конфликт не с кем-нибудь, а с курсантами спецшколы КГБ. Но даже если они это и знали, похоже, им на это было наплевать. Большое побоище происходило на футбольном поле нашего лагеря. Вернее побоища не было. Ибо навстречу бердянской шпане вышли все наши вожатые с нунчаками наперевес. Две толпы встретились на поле и долго что-то напряжённо выясняли. Мы наблюдали издалека, готовые в случае начала драки тоже броситься помогать нашим вожатым. Но драки не случилось. Видимо у вожатых нашлись аргументы. Толпа местных позорно ретировалась. А вожатые, как в песне – с победою вернулися домой.

Однако руководству нашего лагеря – они ведь тоже были сотрудниками КГБ, и видимо имели местную агентуру – стало известно, что местные не успокоились и готовятся к новым активным действиям. Ситуация предельно обострилась аккурат под конец смены. В последний день нашего пребывания в лагере стало известно, что местные могут устроить массовую драку. Это уже были не шутки. Под вечер в лагере ввели нечто вроде комендантского часа. Вожатым пришлось не легко. Ведь именно в этот последний вечер в лагере были устроены торжества по случаю отъёзда – конкурсы, аттракционы, танцы и т.п. То есть такое лихорадочное буйство жизни на фоне мрачной подготовки бердянской молодёжи к штурму. В итоге руководство лагеря решило внутри лагеря выделить некую зону, за пределы которой пионеры выходить не имели право. А вожатые в полном боевом вооружении должны были патрулировать периметр этой зоны путём выставления часовых и секретов. Всё по серьёзному.

Естественно, мы, мальчишки, тоже готовились как могли к возможной битве. Мы вытащили никелированные металлические стержни из спинок кроватей – получились довольно сносные орудия ближнего боя. Но самое грозное оружие – нунчаки – оказались на запретной территории (в районе хоздвора). А нет ничего печальнее, чем готовясь к сражению, знать, что твоё самое грозное оружие находиться в далёкой недоступности. В общем, когда сгустились сумерки и в разрешённой зоне началось веселье, я решил обмануть чекистов и, перейдя границу у реки (вернее, у небольшого оврага, который проходил через лагерь), сходить за нунчаками. Так я и поступил. Выйти за охраняемый периметр мне удалось без проблем. Видимо вожатые больше следили за тем, кто может прийти из запретной зоны, а не за тем, кто может выйти из разрешённой. Об этом я как-то тогда не подумал.

Вообще, это было, конечно, приключение что надо. Осада. Крепость готовится к бою. Вокруг сторожевые посты наготове. А я крадусь в темноте на территорию, на которой мог уже притаиться враг, готовя нападение. Как это пишется в книгах – моё сердце готово было вылететь из груди. В темноте, однако, я так и не нашёл, куда спрятал нунчаки. Долго искал, но тщетно. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши. Когда я уже миновал опасный периметр и думал, что всё обошлось, откуда-то из темноты меня окликнули: «ну как иди сюда». Моё сердце упало (уж снова прибегну к книжному термину). Голос был властный и поэтому я понуро побрёл к источнику. Как выяснилось, голосовые сигналы подавал один из вожатых, притаившийся за кустом и наблюдавший за дорожкой, ведущий из глубин запретной территории. Я был пойман с поличным, что называется, на месте преступления. Было совершенно очевидно, что я шёл оттуда, а не туда. Да ещё, как назло, я припрятал в брючине тот самый злосчастный никелированный металлический стержень от спинки кровати (из-за чего слегка прихрамывал). А в довершение к тому же это был вожатый не нашего отряда. Я его в лицо знал, а он меня – нет. Так я попал в лапы «кровавой гэбни».

Допрос начался сразу же. «Ты что ту делаешь?» – спросил вожатый. Откуда-то к нему подошёл ещё один вожатый с нунчаками в руках. «В свой отряд иду» – промямлил я. Меня спросили номер отряда. Затем имя вожатого и воспитательницы. Потом перешли к наиболее щекотливой теме – что я делал заграницей. За границей периметра, разумеется. Я мямлил что-то нечленораздельное. Металлический прут мне, что называется, жёг ногу. Первый вожатый сказал второму, чтобы тот сходил и нашёл вожатого моего отряда для окончательного установления моей личности. Второй вожатый ушёл, а первый вожатый вдруг начал меня обыскивать. В самом прямом смысле, как в кино. «Сейчас найдёт прут и тогда кранты», – пронеслась в моём мозгу недобрая мысль.

К счастью появился наш вожатый и обыск был прерван. Мой вожатый довольно строго на меня посмотрел, но подтвердил мою личность. Но вопрос оставался всё тем же – зачем я покинул территорию? «Воды хотел попить в столовой» – ничего лучшего не придумал я. Вожатый хмыкнул, но сказал: «Ладно, иди к клубу, завтра к этому вернёмся».

Я не заставил себя просить дважды и только меня и видели. А на следующий день, при свете солнца, это вечернее приключение уже никто не вспоминал. Все готовились к отъёзду. Мы паковали свои чемоданы и таскали матрасы в кладовку, в том числе и матрас вожатого. Между прочим, обнаружили у него под кроватью целую батарею пустых бутылок из под вина. Похихикали на этот счёт. Как говорится – «и эти люди запрещали нам купаться в море».

Эта весёлая лихорадка перед отъездом из пионерлагеря. Радость от того, что возвращаешься домой. Но и лёгкая грусть от того, что покидаешь место, которое уже стало родным, грусть от расставания с друзьями, которых нашёл в лагере. Эх.

А нунчаки я всё же нашёл и взял с собой домой. И они долго ещё потом лежали у меня дома. Правда на улицу с ними выйти я так и не решился. Потому что к тому времени уже знал, что они приравниваются к холодному оружию и за такую штуку легко на учёт в милицию угодить.

Вот такая история. История о том, как мы скрывались от чекистов, как они ловили нас и не могли поймать, и как мы все вместе провели один из лучших летних месяцев в своей жизни. Никогда не забуду этот пионерлагерь. Один из лучших пионерлагерей из всех, в которых я когда-либо побывал. И сегодня нет-нет, а иной раз вспоминаю ту девочку, с которой познакомился ещё в поезде по пути в лагерь; она была на год младше и попала в другой отряд. Но мы иногда встречались в лагере – так, перекинуться парой слов и посмеяться. А после лагеря я её больше никогда не видел. Тогда и закончилось моё детство. В августе 1979 года. Такие дела.