Живем дальше Ч.16

tatiana_gubina — 25.03.2016 События, которые описаны в этом тексте, происходили три года назад.
Самое начало этой истории - здесь
Для тех, кто не читал - это очень много букв, и несколько разделов - "Откуда берутся дети", потом "Началось", потом "Живем вместе".

Часть 15 здесь

Приближались майские праздники, а дальше — лето, и нужно было думать о том, как его планировать. Думать мне не хотелось, потому что обычно мы ездили в июне отдыхать всей семьей, а сейчас подобная совместная поездка меня откровенно пугала. Да и все три летних месяца — как мы их проведем? Закончатся занятия в школе, детка будет болтаться без дела целыми днями, и ее начнет разносить, как бывало всегда, когда ей нечем заняться. Оказалось, что в их школе есть летний лагерь, и даже в три смены — отчего-то очень дорогой. В два раза дороже, чем обычные учебные месяцы. Я спросила у директора, почему цена такая высокая, он расплылся в улыбке — ну у нас же такой лагерь замечательный, костер по вечерам, и дети все время на экскурсии ездят, просто чудесный лагерь! Я спросила, чем еще дети занимаются, не каждый же день экскурсии, ну и костер-то перед сном, а так, вообще, ежедневно? Он замялся, сказал — ну что вы волнуетесь, лето же, погода прекрасная, гулять будут, в футбол играть. В целом все это не очень обнадеживало, но как вариант "передержки" с натяжечкой годилось.

Я думала — опять я пытаюсь увильнуть от каких-то решений. Отказываться от опекунства, или не отказываться. Если не отказываться, то все равно что-то надо предпринимать, как-то менять нашу «семейную систему», по-другому налаживать отношения, нельзя же так жить, как сейчас, это противоестественно. Все равно я должна вылезать из этой ямы, взять ситуацию в свои руки и что-то сделать. Детка откровенно «рвалась на волю». Приезжая на выходные домой, держалась вызывающе, на каждое слово либо огрызалась, либо игнорировала. При всем том чувствовала она себя явно «дома», ходила вольготно, по телефону разговаривала громко, кушала хорошо. А еще зачем-то перетаскивала к себе с полок книжки, целыми стопками – я так и не могла понять, читает она их, или просто запихивает под кровать, зная, что я болезненно отношусь к небрежному обращению с книгами, и если я все же требовала поставить все на место, запихивала куда попало и вверх ногами, или корешками назад.

Я тоже по возможности ее игнорировала. И тоже стала огрызаться. Вот так, почти по-детски — она вдруг с чем-то да подойдет, что-то ей все равно от меня нужно было, время от времени — то подпись в дневнике, то еще что. А я отворачиваюсь, и делаю вид что ее тут нет, ну вот не вижу я ее, она стоит, ждет. Подпись в дневнике для нее важна — это школьные правила, там «начальники», там надо слушаться и все выполнять, и она говорит - «тут надо подписать», и я глупо ухмыляюсь и говорю что не буду. Она сначала не понимает, думает что я не расслышала — это же дневник! школа! Я повторяю — не буду, не хочу, и все. Она бормочет что-то про то, что в школе будут ругать, я говорю — тебя же будут ругать, не меня, мне-то какое дело! Она смотрит с изумлением, стоит ждет, потом уходит. Я понимаю, что веду себя нелепо. Но меня это как-то бодрит. Я подписываю ей дневник, пока она чем-то занята, и ничего ей не говорю, и вижу, что она ходит и поглядывает на меня сердито, и, похоже, прикидывает — что бы мне еще такое сказать, чтобы я подписала. У нее даже губы шевелятся — она явно репетирует какой-то «заход». Я по-детски, по-идиотски злорадствую — давай-давай, ломай голову, теперь ты ищи ко мне подходы, помучайся. А я повыделываюсь.

В очередной выходной день мы с девочкой ругаемся, обе очень быстро входим в штопор, обе не стесняемся в выражениях, впрочем, до мата у нас дело не доходит, я подхожу к ней близко, гляжу ей в глаза, в упор, она сильно меня толкает, я отлетаю, но удерживаюсь на ногах, кидаюсь к ней, она вскакивает на диван и пытается пнуть меня ногой. Я зачем-то пытаюсь стащить ее с дивана за руку, дергаю — зачем? - она вырывается, кричит, что убежит из дома. Я кричу ей - «никуда ты не убежишь! будешь сидеть здесь, по стойке смирно, пока я тебе не разрешу встать!», она в ответ кричит — «убегу, я хочу убежать и убегу!», и я понимаю, что это у нас с ней прорвалось, это схватка на тему «кто в будке главный», это мы сейчас с ней «иерархию» выясняем. Детка продолжает кричать в истерике, я не разбираю слов, она мечется по дивану и размахивает руками, а я пытаюсь ее ухватить.

Меня вдруг отпускает. А пусть бежит. Чего я ее держу. И ведь все равно не удержу. Я отступаю, опускаю руки. Она минуту стоит в растерянности, потом кидается к двери, врезается в моего мужа, который все это время стоял там и наблюдал за нашей сценой, теперь он хватает ее за руки, она выворачивается, сползает на пол, он наклоняется, и теперь я кричу уже ему — не трогай ее! Он в недоумении поворачивает ко мне голову, девочка вскакивает и пулей несется в прихожую, я слышу как хлопает входная дверь, и потом калитка. Она убежала.

Муж спрашивает, почему я кричала чтобы он ее не трогал. Он бы ее удержал. Я объясняю. Я говорю ему, что если девочка пожалуется на меня, то это одно. А если на него — то это совсем другое. Учитывая склонность девочки «изображать жертву», не нужно давать ни малейшего повода. Даже абстрактного. Даже рядом с ней стоять не нужно, два шага дистанция. Я знала парочку-троечку "выразительных" историй о том, как обиженные на своих приемных родителей деточки придумывали про них всякое интересное, и что из этого получалось. Я просто тупо испугалась. Я говорю все это, и понимаю, что у нас же тут настоящая война идет. На поражение. На выживание. Все очень серьезно. И я могу ожидать от нашей детки любых «военных действий». Я думаю — она хочет уйти, убежать. Она уже убежала. Мне еще каких «подтверждений» надо? Или я правда дождусь, что она предпримет более серьезные «шаги», чего-нибудь устроит небывалое, чего-нибудь наврет, и получится, что все равно покинет нашу семью, но разрушив уже все до основания. Так зачем я ее держу?!

На самом деле, я понимала, что она не то чтобы хочет прямо вот уйти. Она постоянно про это говорит, но это скорее шантаж, она уверена, что я никуда ее не отдам, и она давит на меня этой своей "угрозой", это ее "оружие" в нашей войне. То, что произошло сейчас, было не про «уйти». Это было про «буду жить как мне заблагорассудится, а вам всем придется с этим смириться». Ей нравилось тут жить — в этом доме. Ей нравился дом, но не нравились люди, в нем живущие — это были не мои фантазии, я иногда заводила с ней разговоры о том, «что откуда берется», и как она к чему относится, и она порой, если разговор все же складывался, излагала свой взгляд на то, что ее окружало. Все хорошее она воспринимала как полагающееся ей "обеспечение", и не задумывалась о том, что дом создается живущими в нем людьми. Ей казалось, что все это существует "само собой". Она была уверена, что если бы она жила в доме одна, то в нем ничего не изменилось бы. Ну, ей было бы одной грустно, но тогда можно позвать кого-то в гости. Получалось, что все что ей нужно — это «построить» людей, которые тоже тут живут, чтобы эти люди не мешали жить так как ей хочется.

Сейчас мы с мужем стояли посреди комнаты. Детка убежала. Интересно, куда она пошла? Я пыталась сообразить, что нужно делать в такой ситуации. Должна ли я немедленно сообщить в опеку? Или в милицию? Пойти ее искать? Но куда? Неожиданно муж дал вспышку — это ты виновата, что она ушла! В целом, я не возражала, что виновата именно я. Во всем. Вообще во всем, что происходит сейчас в нашей семье, виновата, видимо, я. Но я не понимала, чего он именно сейчас на меня вызверился. Он продолжил — если бы ты не крикнула, чтобы я ее отпустил, я бы ее удержал! Это ты виновата, что я не стал ее держать! Я махнула рукой — и что бы ты дальше делал? Ну вот скрутил бы ты ее, она бы рвалась, она была в истерике, ты бы ее долго так держал? Или что, веревками бы завязал? К стулу бы привязал?

Он сказал — она убежала неизвестно куда, где мы будем ее искать? Я ответила, что искать мы ее не будем. Потому что уйти она могла куда угодно, это большой город, как тут ее искать? Он сказал, что если с ней что-то случится, то мы будем виноваты. Я взвилась — а если мы ее дома привяжем к стулу, мы не будем виноваты? Если мы ее будем запирать, и не пускать — ты думаешь, что из этого выйдет что-то хорошее? Пусть валит в детский дом, или куда она там хочет свалить, она все тычет мне этим детским домом - лучше в детский дом! да я уйду! - пусть уходит, и если он не будет так уж сильно страдать, то как-нибудь этот вопрос можно решить.

Мы смотрели друг на друга волками. Я чувствовала с его стороны агрессию, и не понимала, почему — именно сейчас. Он сам чувствует себя в чем-то виноватым? Но в чем именно? Или эти предполагаемые неприятности так давят ему на психику? Или у него тоже накопилось, и теперь прорывается — ну так меньше копить надо было, в конце концов он сам меня высмеивал, что я только о ней говорю, и вообще я конечно во всем виновата, а он только рядом стоял. Я повернулась и ушла в ярости — я-то думала, что он «за меня», а он — против меня, и он — не поддержка, и он меня в чем-то обвиняет, и да пошло оно все к чертовой матери!

Покурив и успокоившись, я стала думать. Наверное, надо будет куда-то сообщить. Был выходной день, опека не работала, но у меня был мобильный телефон нашей сотрудницы. Я размышляла — звонить или не звонить, и если звонить, то когда? Прямо сейчас? Но детка только что выбежала, может погуляет пару часиков да придет, чего людей зря беспокоить. А если не придет? Тогда придется в милицию. Я позвала Младшую, попросила найти мне хорошую фотографию Старшей, та отправилась искать, нашла, я распечатала в пол-листа. Собрала опекунские документы — в милиции наверняка спросят. Делала все методично, стараясь не давать волю эмоциям.

Ощущения были отвратительными. Мутно как-то, вязко и тошнотворно. А с другой стороны… - ну вот убежала она, может тем все и решится? Милиция ее найдет, и подключится опека, и она скажет что ее тут обижают, и я скажу что у меня больше сил нет, и получится что мы с ней обе не хотим жить вместе, ну и детка естественным ходом отправится в детский дом. Как-то вроде и не так все ужасно. Билась мысль — а вдруг с ней что-то случится? Вообще-то я не верила, что с ней что-то реально может случиться, особенно после сегодняшнего инцидента — я еще раз убедилась, насколько она сильна физически, и ладно бы я, но и муж с ней не справился, даже за руки толком схватить не смог, а он мужик здоровый. Так-то вряд ли ее кто обидит. Но ведь есть много других опасностей, и она же без денег, а вдруг ее куда-нибудь заманят, или сама куда-то полезет, да мало ли… Желудок скручивало. А ночевать она где будет?

Мелькнула мысль, что она может отправиться к бывшему приемному папе — в конце концов, это единственное место, которое она знает. Или в свою школу может поехать, например. На электричке без билета. А до электрички? В метро без денег не прошмыгнешь. Денег попросить может, конечно, сделает жалостное лицо да попросит, с этим любой справится. Или здесь, в окрестностях, к кому-то из бывших одноклассников может пойти, но это, конечно, самый легкий вариант развития событий, любые родители сразу забеспокоятся, что за гостья такая. Я на всякий случай разыскала адрес бывшего папы — если буду писать заявление в милиции, сразу укажу как возможное место поиска.

Было еще светло, и очень тепло, я стояла во дворе нашего дома, и размышляла, что до заката все можно считать просто прогулкой. Ну ушла девочка гулять. И гуляет себе. Пару раз я выглядывала за калитку — на всякий случай, несколько раз до этого было, что детка выбегала из дома, хлопнув дверью, и вроде бежала куда-то на улицу, но я в домофон видела, что она стоит тут рядом, и я шла и впускала ее — жалко же. Но тогда и такого накала не было. За забором послышались голоса, я приоткрыла калитку, выглянула. Шагах в пяти стояли две пожилые женщины. Одна из них рассказывала: «… она говорит, что ее убьют. А я вот думаю, верить или не верить». Вторая слушала, кивала. Переспросила что-то, первая махнула рукой куда-то вдоль улицы.

У меня мелькнула мысль — уж не нашу ли детку встретила женщина? Наше милое дитя, оказавшись в сложной ситуации, вполне могло искать выхода привычным для себя способом — найти сердобольного слушателя, рассказать о своих великих несчастьях, вызвать жалость к себе, ну и «злодей» обязательно должен быть. Ситуация для нее непростая, раньше-то она не убегала, растерялась небось. Я смотрела на женщин — вид у них был довольно спокойный, так, беседуют себе, та что рассказывает, скорее сомневается. Может, детка тут вообще ни при чем, просто слова «вписались» в то, что могла бы придумать наша креативная в этом смысле девочка. В мою тревогу вписались, и в ожидание всевозможных неприятностей. Я захлопнула калитку — в конце концов, если все это про детку и имеет ко мне какое-то отношение, то само как-то обнаружится. Если же нет, то нечего мне подслушивать чужие разговоры и себя накручивать.

Того, что детка станет на меня жаловаться, и рассказывать что с ней плохо обращаются, я не боялась. Я давно уже обдумала этот вопрос, и поняла, что не боюсь. Ничего на самом деле ужасного я не делала — да, я орала на нее, и говорила ей много неприятных и обидных вещей, и много ей запрещала, и последнее время запрещала все больше, и пару раз давала ей подзатыльники, и вот эта пощечина тоже. И я вовсе не считала, что это «правильно». Это было категорически неправильно. И на вопрос - «можно ли так делать?» - я ответила бы - Нет, так нельзя. Такое нельзя «планировать». Да ни один нормальный человек и не станет «планировать» ничего подобного, или заранее готовиться к стычкам и скандалам. И я себя не оправдывала. Но я и не собиралась принимать это как «обвинение».

Иногда после очередной стычки с ней меня посещала мысль — ну а если она сейчас, вот прямо сейчас, пойдет на меня жаловаться? Ну или в школе, я была уверена, что там-то она точно на меня жалуется, вот хоть ночной воспитательнице, которая ей юбочки приносила, или медсестре этой. И если вопрос поднимется - что из этого может воспоследовать? И я поняла, что эта мысль меня совершенно не трогает. Я даже спорить не буду - если кто-то считает, что я неправильно воспитываю ребенка, пусть забирает этого ребенка, и воспитывает так как считает нужным. В свете моих размышлений о прекращении опеки такой вариант представлялся даже в чем-то привлекательным. Попробуйте сами — вот именно с ней. Возьмите на себя ответственность за ее жизнь и судьбу. Реализуйте все свои прекрасные идеи — как воздействовать на ребенка исключительно лаской, вот на этого конкретного ребенка, а не на «абстрактного сироту». Попробуйте прожить с ней, ни разу не сорвавшись на крик или обидные слова. Если у вас получится — я вам первая в ножки поклонюсь.

Из дома вышел муж, сказал, что хочет пойти ее искать. Я равнодушно сказала — иди, ищи. Спросила куда он пойдет, он ответил, что думал проехать по району на машине. Я предложила — пройди сперва по окрестным улицам, она вполне может околачиваться где-то поблизости. Он кивнул, ушел. Я пошла курить. Через десять минут во двор зашли муж и детка. Та быстро-быстро побежала в дом. У меня было ощущение — как в убежище. Подумалось — дура. Вот дура же. Без зла подумалось. Но и без добра. Муж сказал — сидела за углом, у нашего забора. Увидела его — побежала прочь. Но не очень быстро. «Ну и как, сама остановилась, или догнал?» - спросила я. «Конечно, догнал, - сказал он, - что я, девочку не догоню?»

Я подумала, что для него это было важно. Он исправил ситуацию, которую я испортила. А еще я подумала, что раньше я и сама так бы к этому отнеслась, и была бы ему благодарна. Теперь что-то изменилось. Я не очень понимала что, но благодарна ему я не была. И я справилась бы сама. По-другому, но справилась бы. И я сейчас была не уверена, что это было правильно — ходить ее искать. Ситуация стала сиюминутно проще, но… но детка еще раз убедилась, что за ней тут бегают, и все ей сходит с рук, и в конечном итоге ей все можно, и вот это — тоже можно, и ничего страшного, и предел не наступает. Нет никакого предела. Я думала — ну зачем я согласилась, чтобы он пошел ее искать? Но он все равно пошел бы. Потому что ему невыносимо было сидеть и ждать. И он не хочет неприятностей. Я тоже не хочу неприятностей. Но надо было подождать.

На майские праздники я забирала девочку домой. Обещали потепление, нужно было заменить зимние вещи на летние. Летних вещей у детки было полным-полно, я на неделе зашла в ее комнату, собираясь посмотреть, что там у нее и как, и где все эти майки, и кофточки, и брючки и юбочки, и в каком они состоянии. Стала открывать комод — не получилось, ящики застревали. Два из четырех удалось чуть выдвинуть — внутри царил хаос, причем такой плотный хаос, слежавшийся. Я подергала, потом плюнула — пусть сама свои ящики двигает. Глянула под кровать — оттуда что-то торчало, я отвела взгляд. Не мое это дело, какой у нее тут порядок. Ей надо летнее — пусть ищет летнее, стирает, или так носит. Ее дело.

По телефону я девочку предупредила, чтобы она собрала в школе зимние вещи, она что-то буркнула в ответ, я не поняла что, но решила — неважно, меня-то она расслышала. Когда приехала, детка вышла мне навстречу с пустыми руками. Обычно она хоть сумку какую-то брала, чаще — полиэтиленовый пакет, в который складывала что-то нужное, или ненужное, но что-то всегда было. А сейчас — просто девочка в кофте и кроссовках, словно погулять во двор идет. Я спросила — где вещи, она ответила, что ей ничего не надо. Я сказала — мы же на неделю едем, праздники длинные, что - прямо вообще ничего? Она смотрела в сторону, всем своим видом демонстрируя — как обычно в последнее время – что мои слова ей интересны быть не могут, она и слушает-то меня случайно, и нехотя, и с кривой улыбочкой. Я забросила удочку про «постирать надо», она ответила, что «вещей нет». Ну нет так нет, вникать я не стала. Ее дело.

На следующий день грянула жара. Мы ходили в майках, и обустраивали наш двор для приема гостей — я вдруг решила многолюдно отметить свой день рождения. На две недели позже, зато праздники, и можно спокойно все подготовить, и сообразить, и купить еще стульчиков — гостей неожиданно набралось три десятка, меня саму это поразило — я почти ни с кем последнее время не общалась, и мне отчего-то казалось, что и нету никого вокруг, а вдруг оказалось, что - есть, и все придут. И надо ставить три стола, и искать стулья. Детка сидела на лавочке в этой своей кофте, в которой она уезжала из школы. Теплая такая кофта, зимняя. А под ней — рубашка. На детке джинсы. Я думала — неужели ей не жарко? И уселась она на солнцепеке.

Я к ней не подходила, ничего не спрашивала, ничего не предлагала. Как бы там ни было, я понимала, что — все. Расстанемся мы или нет, но бегать я за ней точно больше не буду. Может, ей любви не хватает, но уж вещей ей точно хватает. И она может пойти и достать их из комода, и одеться по погоде. Или сидеть, охреневать на солнце и строить из себя сироту несчастную. В конце концов, это ее жизненный выбор. И я просто не имею права сейчас поддаться жалости — а жалость отчасти была — и пойти ей «помогать». Найти маечку, найти шортики. И угробить напрочь возможность, что она сама встанет и сделает что-то для себя самой — полезное, а не «назло мне» - вредное.

Иногда мне снова приходили в голову мысли о том, что девочка моя, в свои пятнадцать лет, проявляется как маленький ребенок. Вот взять хотя бы это ее «добро и зло». Она делала какие-то вещи, они были откровенно злы, вредны, опасны, она могла сделать что-то плохое нарочно, и когда получала «результат», то иногда почти откровенно радовалась, что кто-то реагирует. Но я не раз ловила себя на мысли, что все это очень напоминает тот возраст, когда маленький ребенок только-только начинает осваивать мир, и вступать в контакт с его обитателями. Малыш, пытающийся выковырнуть кошке глазик — совершает ли он зло? Объективно — да, но мы не осуждаем малыша, он же не понимает, что кошке больно, и это наша задача — объяснять ему все про живое и про «другому больно». Мы будем объяснять, и он долго еще не будет понимать, но мамины слова примет на веру. Тот же малыш с силой дергает кошку за хвост, и кошка орет, и малыш — неожиданно смеется. Нет, это не значит, что «растет садист», он все еще не понимает про живое, и радуется не чужой боли, а тому, что получил реакцию от этого мира. Кошка сейчас — как игрушка, игрушку же можно тянуть, или нажимать на нее, и будет звук — это радостно, и эти взрослые сами настаивают, чтобы он так делал. Отличить живую настоящую кошку от почти настоящей — задача не такая уж простая. Никаких представлений об «эмоциях и чувствах», а тем более о «совести и морали» у малыша нет и быть не может. Это приходит много позже.

Иногда я думала про детку — она как будто «до-моральна». Как будто «застряла» она там, в каком-то почти младенчестве, где нет еще понятий «хорошо и плохо», они просто не усваиваются, не связываются с конкретными действиями. Но маленький ребенок меняется, в том числе морально и нравственно, это неизбежный ход развития личности, а моя детка — почему она не «движется» в этом поле, почему она остается «там»? Можно было бы сказать себе — ну вот такая у нее «задержка», и просто надо жить и ждать, рано или поздно в ней это проснется, и «вырастет», и установится, и она «догонит» свой возраст. Да, но при этом ей уже было пятнадцать. И то, что в малыше утомительно, но терпимо, в девочке-подростке становилось пугающим. «Доморальный» взрослый неизбежно превращается в монстра, и успеет ли за три года в моей детке «отрасти» все, что раньше не выросло?

Как бы там ни было, я сама не знала, что тут можно сделать, и можно ли вообще, или это «не лечится»? Может, она такая «уродилась». В любом случае, я с этой задачкой точно не справляюсь. И не только не справляюсь, но, похоже, только хуже делаю — мысли шли на тот же круг. Надо решать. Надо решать.

Предстоящий день рождения меня радовал, я всегда любила свои дни рождения, но последнее время почти не праздновала. Идея гостей меня воодушевляла. Я почувствовала себя как будто снова живой. Ну не совсем живой, но что-то такое просыпалось. Мы с мужем ездили искали подходящие стулья — садовые, неширокие, и чтобы не очень дорого. Не то сезон еще не разошелся, не то к неожиданной майской жаре случилось дачное оживление и все успели раскупить, но выбор был не очень большой. Мы приезжали в очередной магазин, быстро смотрели, ехали дальше. Я вспоминала, как раньше меня вдохновляли подобные поездки, как я любила разглядывать всякие садовые штуки, столы и кресла, и гамаки, и разнообразные приспособы, сколько идей у меня рождалось — как можно было бы обустроить наш сад, и как было бы здорово купить вон то, и еще вот это и это!

Сейчас я смотрела на все равнодушно. Вернее — я вообще ни на что не смотрела, мне было неинтересно, и когда муж вдруг обратил на что-то внимание, я только делала вид, что разделяю его энтузиазм. На самом деле хотелось поскорее поехать дальше, и поскорее купить то что нужно, и вернуться домой, и прилечь, и отдохнуть. А потом, может быть, появится еще чуть-чуть энергии, и я поделаю что-то еще. Вот тарелки пластиковые надо найти — у нас же были где-то пластиковые тарелки. Задача – найти тарелки — была трудной, для меня все задачи последнее время стали трудными, чисто физически. Но мысль о гостях бодрила. И о том, как эти тарелки в конце концов будут стоять на столе, и мы пожарим на мангалах бараньи ребрышки, и будет, наверное, весело. Когда-то ведь бывало весело. Ну может и сейчас будет.

Со мной что-то происходило — в физическом, телесном плане. Я уже привыкла, что со мной что-то не так, мне казалось, что становится немного хуже, но я не была уверена. Ну а что тут поделаешь? Я старалась поменьше двигаться, и все время чувствовала себя усталой. Фитнес-клуб я забросила, все было «некогда», или «что-то чувствую себя неважно, наверное, простудилась». Тренер Марина иногда звонила и выдергивала меня на тренировки, но шли они вяло, я не справлялась с тем, что раньше делала вполне бодро, мне было неловко, я старалась себя пересилисть, и удовольствия мне все это не доставляло ни малейшего.

Я давно уже купила себе джинсы на размер больше, и мне это было безразлично. Лицо у меня как-то опустилось, мне было неприятно смотреть на себя в зеркало, а главное — этот затравленный взгляд. Я по-прежнему не привязывала свое состояние ни к каким «болезням», говорила себе — наверное, возраст, ну и усталость. Наверное, так обычно и бывает, живешь-живешь, а потом — раз, и как говорится, «о душе пора подумать». Были моменты, которые меня пугали — что-то вроде головокружений. Я к ним почти привыкла, идешь вроде не торопясь, а голова так вдруг — вжик! Постоишь пять секунд, и дальше идешь. Иногда это случалось, когда я была за рулем. Едешь себе, и вдруг вот это — вжик! И непонятно — не то отключалась на секунду, не то нет. А если не на секунду, а на две или три? Я стала ездить медленнее, и в правых рядах, - это было очень неприятно, сбивало привычную динамику, но на скорости становилось страшновато — вдруг и правда отключусь. Вообще стала меньше ездить, и по возможности никуда не ходила.

Спустя три года я разговаривала со своей Самой Старшей дочкой о том периоде. Мне казалось, что какие-то «куски» выпали из памяти, я пыталась восстановить. Помнила, например, что ее, Самую Старшую, я старалась не грузить своими переживаниями. Раньше я часто с ней заговаривала о детке, иногда просто что-то рассказывала, иногда спрашивала совета, или мнения о какой-то ситуации. А теперь… Ну что я буду ей плакаться… Ничего нового — мне плохо, и я не знаю что мне делать. Я попросила дочку вспомнить — как тогда было. Она сказала, что говорила я об отношениях с деткой действительно мало, но иногда спрашивала — что делать? что делать? Она улыбнулась — «Ты спрашивала это как-то по-детски, как будто ждала, что я тебе сейчас скажу, что именно нужно делать!»

Я спросила ее — как я тогда выглядела? Она вспоминала, что для нее мой тогдашний внешний вид был тяжелым переживанием. Сказала — ты как-то резко постарела, и мне было от этого очень грустно. Я привыкла, что у меня молодая и красивая мама, ты всегда была такой, а тут вдруг — раз, и старая. Ну я подумала, - сказала дочка, - что, наверное, так надо, люди же стареют, и вот мама постарела, и надо с этим как-то смириться. Я спросила — я тогда выглядела старше, чем сейчас? Она усмехнулась — да лет на двадцать. Ну ладно, на пятнадцать. А я пыталась вспоминить себя ту. Получалось с трудом. Какая-то оболочка — которую видели окружающие. Какие-то душевные всплески — небольшие. «Отдельные куски» жизни, когда мы с Младшей куда-то уезжали. И тот день рождения. Когда к приему гостей все было готово, я поймала себя на странном ощущении — не то юбилей, не то поминки. Вроде никто не умер. И даже не собирается. Но что-то в жизни сошло на «нет». Какая-то «я», которая была раньше, «закончилась». Мысли про это были очень обрывочные, и скользили почти мимо. Но они были.

День рождения удался, народ тусовался, муж самоотверженно жарил бараньи ребрышки на двух мангалах, погода не подвела, светило солнце и пели птички. Пришли даже те, кого я особо и не рассчитывала увидеть — кто-то живет далеко, про кого-то я думала что уехали. Мы сидели допоздна, и это было приятно. Только вот этот холодок все равно в душе был, как будто я и здесь, и не совсем здесь, а где я — не знаю. Как будто все чуть мимо. И хорошо все, но как-то… как будто ешь что-то точно вкусное, но вкуса почти не чувствуешь. И думаешь — да где же он, вкус? Нету — ну и ладно. Я уже и привыкать начала, что все как-то так… Как там говорят — все живы и здоровы, и что тебе еще надо? Действительно, чего еще-то?

Детку я весь день почти не видела, так, мельком — сидит, жует, ржет себе. Была моя подруга со своей дочкой — той, с которой Младшая раньше крепко дружила. Теперь подружка переметнулась к Старшей, они держались вместе, и я краем глаза отмечала, что ведут они себя весьма вольготно. На следующий день, когда были звонки, благодарности и обсуждения «как прошел вечер», кто-то упомянул, что мол, девочка твоя что-то уж слишком «выражается» — ты бы ей сказала, а то неловко было. Впечатления на меня это особого не произвело — я была благодарна детке, что день прошел без инцидентов и закидонов. Разговаривать и «воспитывать» не хотелось, мне стало совсем безразлично — что она делает, о чем думает, как и что с ней происходит.

Наутро после дня рождения я отправилась разбирать цветы, их было три ведра, и я предвкушала, как сейчас все аккуратно разложу, подрежу и расставлю в вазы, домашние и садовые, а из чего-то можно и икебану сделать. Ко мне присоединилась Младшая, мы сидели на солнышке, время близилось к полудню, солнце сияло, мы разбирали цветы, зеленела травка, по небу плыли облачка. Благодать! Я испытывала если не полноту жизни, то уж умиротворение — точно. Из дома вышла Старшая. Никаких подвохов я от нее не ожидала, вчера она провела день по своему вкусу, мы с ней вообще не пересекались, все должно быть нормально и спокойно. Она не шла - плелась, загребая ногами, как бывало в ее худшие периоды, лицо злое. Я отвернулась. Она подошла поближе, встала сзади, я чувствовала как она там стоит, но головы не поворачивала. Она сказала - «а вот если я сейчас убегу?»

Тьфу ты. Ну вот чего ей неймется? Я промолчала. Она продолжила, с вызовом, как будто накручивая интонации - «Я вот сейчас убегу, ты на меня в милицию заявишь, да?» Я молчала. «А я все равно убегу!» - выкрикнула она. Я продолжала разбирать цветы. Наверное, я сейчас должна как-то реагировать. Поговорить с ней. Спросить, почему она хочет убежать, попытаться наладить контакт и выяснить, что с ней происходит. Может быть, мне это удалось бы. Если бы у меня были душевные силы. И если бы я этого хоть немножко хотела. Я не хотела. Вообще ничего. Мне было безразлично. Она пошла к калитке, вышла, изо всех сил хлопнула железной дверью. Я очень хорошо помню свое тогдашнее чувство — это было чувство облегчения. Ну вот, она ушла, наверное всерьез. Так тому и быть. Ближе к вечеру я отправлюсь в милицию и напишу там заявление. Все.

Я озвучила мысль про заявление Младшей, та кивнула равнодушно, мы продолжали разбирать цветы, как будто ничего не произошло, о чем-то разговаривали, и было хорошо и спокойно. Мне правда было спокойно. И легко. Через некоторое время во двор вышел муж, спросил о том-о сем, потом поинтересовался — где девочка. Я сказала, что девочка ушла. Мне было правда безразлично. Он нахмурился, что-то стал спрашивать, я ответила что рассказала ему все что знаю сама, ссор никаких не было, даже близко, вообще ничего не было, просто она ушла, и обсуждать тут нечего. Он пожал плечами, но промолчал. Пошел в дом.

Цветы мы расставили, получилось очень красиво. Я радовалась солнечному дню, и спокойствию, которое царило в душе. Посидела под яблоней, попила чаю. Хорошо, когда можно ничего не делать и ни о чем не думать. Часа через три детка вернулась. Позвонила в домофон, я смотрела на экранчик, как она там топчется, и мне очень не хотелось открывать дверь. Я испытывала разочарование — так все не закончилось само собой? Мы все еще вместе? Продолжаем жить? И мне все-таки придется что-то решать, и думать, и добровольно пройти этот путь — в опеку, заявление, что-то как-то объяснять, и вообще всем все объяснять…

С мужем мы давно обсудили возможное расставание с девочкой. Я как-то рассказала ему свои мысли о том, что расторжение опеки заденет и его, и как он будет кому-то объяснять, что девочки у нас в семье больше нет. Он тогда мне ответил, что вообще-то не считает такое решение правильным, но он видит, что я умираю, что мне совсем плохо, поэтому возражать не будет. И чтобы я не волновалась за него — он взрослый дяденька, и как-нибудь со всем этим разберется - кому что сказать, да и кому нахрен какое дело. Меня это очень тронуло, и от определенности хотя бы этого момента стало легче. Все остальное было сложнее. Получалось так - он «принимает» мое решение, если я буду на нем настаивать, но не разделяет, и остается при своем мнении. От всего этого я испытывала чувство как будто зависания — с одной стороны вроде он меня поддерживает, но при этом вроде и нет. И нельзя сказать, что это было «неодобрение» - он говорил, что вполне понимает мою логику, и видит разумность моих решений, но… У меня было чувство, словно я существую тут отдельно, со своими решениями, правильными или неправильными, а он — где-то там, отдельно, со своим отстраненным «пониманием». По форме все было безупречно. По ощущению — странноватая пустота.

Я думала, что, наверное, все правильно, это моя «экзистенциальная тропа» — это решение я должна принять в одиночку, сама. Самое трудное решение в моей жизни. Я уже знала, что его приму. Но пусть учебный год закончится. Не сейчас же ее в опеку вести — это нечестно, пусть свой седьмой класс завершит, спокойно получит оценки. И тогда уж я пойду и напишу заявление.

Продолжение

Сохранено