Искушение состраданием и другие парадоксы гуманизма

mirish — 07.08.2014 Осмысливая свою линию на игре, понимаю, что это, прежде всего, был такой урок буддистской невовлеченности. Определения -- и, главное, ощущения -- границ своей и чужой ответственности. Очень важный для меня урок.




Вот как Штирлиц. например. Я всегда думала: а каково Штирлицу, когда на его глазах пытают людей, и он ничего не может сделать и должен выпивать шнапс с обаятельным палачом Мюллером? Ну Штирлиц ладно, он человек в тылу врага.
А мы же были как боги. Я могла прикосновением пальца убить человека. Или его личность. При этом сама была почти неуязвима, как Горец, только разве что голову снести. Я ничего не боялась, я все могла.


И при этом ничего не могла себе позволить. Ни разу за игру не применила я ни силу, ни гипноз, даже своей сверх-способностью к лечению воспользовалась единожды, спасая прогрессора.
Хотя надо сказать, что таких старшных испытаний, какие выпали на долю Руматы, у нас не случилось. Даже мужика, приговоренного к смерти за якобы поджег посольства, удалось спасти самым естественным способом, воспользовавшись правом невесты принца. А если бы начали жечь ведьм? Или если бы на моих глазах принц стал зверствовать?
Но свое испытание состраданием я получила, когда раздумывала, остаться ли в этой страшной и несчастной семье императора.
Я специально не стала продумывать личность своей героини, оставила на полный откуп себе: иначе бы получилось очень сложно -- быть человеком 22 века в условиях средневековья, даже еще сочинять себе характер -- и не так интересно с точки зрения вопроса нравственного испытания. У меня сочувствие, сострадание, жалость -- одна из самых мощных клавиш внутренного инструмента. Желание помочь человеку, облегчить его страдание, разрешить его внутреннюю дисгармонию, поддержать в истинном пути могут завести очень далеко.
Поэтому мои личные импульсы сострадания включились на полную катушку. Принц потерял память. "Ваше высочество, позволите ли вы мне заглянуть в глубины вашей памяти?" (Лена, куда ты лезешь! радуйся, что он не помнит, как обычно обращается с женщинами, не трогай ты этого!). "Прошу вас, ваше императорское величество, девочка так напугана и не в себе, не принимайте решений под горячую руку" (Лена, куда ты лезешь! ты ее видишь впервые в жизни, они ее лучше знают, может быть, это безбашенный ребенок, которого в этих условиях только и можно, что держать в узде, иначе ей же будет хуже).
Но импульсы пойди уйми.

Миссия выполнена, брак заключен, заключен союз с Соаном, но я внезапно оказалась внутри этой системы, в  окружении этих людей, с которыми мы должны были всего лишь разыграть партию, и жалость захлестывает меня, и желание помочь, спасти. И вот то самое чувство всемогущества, с которым приходится вести спор.
Это их система, это их норма, они так живут, мучая друг друга в своей изуродованной версии любви. Хочется сказать: нет, это ненормально, нет, так, как вы живете, жить нельзя. Хочется заключить их в свои объятия, дать им свое тепло, свою любовь, свое ощущение уверенности. Защитить их от самих себя.
Что может сделать прогрессор? на самом деле единственная экологичная версия -- отречение от прогрессорства, принесение себя в жертву этому миру. Стать его частью, стать святым этого мира, добрым вестником надежды -- без сверхспособностей, без права на радикальные влияния. Но... вот судьба Стефана. он тоже хотел стать частью этого мира. И стал. Полностью забыл о том, кем является на самом деле, стал целиком начальником гвардейской стражи  и покончил собой по воле императора. Его судьба исполнена грустной иронии, это судьба-метафора.
 Я не анализировала всего этого, конечно, но было сознание: нельзя поддаваться эмоциям, страху за этих несчастных и сострадательной любви к ним,  надо разорвать эти объятия, только так можно остаться собой и дать им вырасти самим. И для моего сердца это, конечно, было большое испытание и большое решение. Правильность которого тут же нашла подтвердждение в игре -- но об этом знаю я, а не Лена Богачева. Та, наверное, не сразу еще вернется к прогрессорской деятельности, и будут ночи без сна, когда она будет прокручивать в голове снова и снова все виденное и слышанное во дворце, перед ней будут вставать эти лица, и сердце, возможно, еще будет ныть от чувства бессилия -- не помогла, не помогла...
Хотя, конечно, внутри этого персонажа я ощущала какую-то здравую упругость воспитанника здорового мира, и ресурс как принимать такие решения, так и переживать их. Глубокую веру в человека: что человек -- не хомячок, которого надо завернуть в теплую ватку и кормить с ручки, что его силы базграничны, его воля не должна подвергаться насилию. То есть -- представление об ответственности человека за собственную судьбу. Это и помогло провести черту собственной ответсвенности, не нарушить чужих границ. Плохо, что нельзя создать конкретным людям условия, в которых эти здоровые силы развернутся, в которых он проявит наконец ответсвенность за свою судьбу. Но чтобы это однажды произошло со всем человечеством,в  макромасштабе, нельзя постоянно заворачивать в ватку отдельных представителей.
Я поверила своему ощущению, что эта семья... жизнеспособна, что ли. Эта странная и страшная семья, где годами творились и замалчивались преступления, где творилось кровосмешение и отец ждал, что сын вонзит в него нож, а мать хоолдным слепоглухонемым истуканом стояла в стороне от страданий своей дочери, -- в этой семье было что-то жизнесопосбное. Это проявлялось в мелочах. Иногда взгляд императора теплел. А императрица молча подавала чай. А старший сын, утративший память о своих преступлениях, пел для своей сестренки смешную песенку в непривычной попытке успокоить ее. И я доверилась этой силе, внутренней силе добра и любви человека, которая может вывести наверх даже из такой ямы.
И это, похоже, случилось.
"Если хочешь мне помочь -- отойди и не мешай". Это было важно не столько даже понять, а ощутить.
Хотя, конечно, если бы насилие творилось на моих глазах, прогрессораская этика полетела бы к черту. Гуманизм не велит оставлять человека в непосредственной опасности. Парадоксы гуманизма, что б их.



Еще я думала о том, как трудно ощущать себя человеком Полдня. Быть человеком Полдня --  значит во всех и всегда видеть людей. Предельный гуманизм. А вот, к примеру, подожгли посольство. И товарищ Симонов обнажает меч против Великого магистра, с которым до этого соприкасался так близко, в таком тесном, глубоко личном душевном контакте, в котором видел -- буквально -- ребенка, нуждающегося в любви. В этот момент он видит в Великом Магистре не заблудившегся ребенка, а врага, которого надо убить. Но ладно Симонов -- у него уже от многих лет работы профдеформация. Но я вот тоже, в первую голову при вести о поджоге посольства подумала только про своего товарища-прогрессора, а не про остальных, и рвалась из рук принца с криком: "Пустите меня, там дон Фалько!" -- помня, что только я могу помочь ему в случае смертельной раны. А остальные? Об остальных я подумала сильно потом (когда явился призрак мертвого дона Хехэя и рассказал мне, как безоружный защищал посольство).

И когда в дверях дворца я увидела оторопелого брата Хирату, я не подумала: вот стоит человек. Я подумала -- вот стоит один из них, орденских братьев, обнаживших против нас меч, поджигателей, что ему тут надо? Между тем брат Хирата, потерянный, несчастный, сам нуждался в помощи и ответе на вопрос: что это было ваще?
Ты начинаешь мыслить не конкретными людьми, а группировками и категориями, это древняя защитная реакция -- обобщение, деление на своих и чужих. Инстинкты.
Это то, что происходит, когда, наоборот, утрачиваешь чувство неуязвимости и всемогущества, и великодушного сострадания.
Труден этот баланс.
Трудно, трудно быть человеком.

Мне, пожалуй, хотелось бы еще времени на полное погружение и в предельный гуманизм безопасного, внимательного и уважительного к человеку мира, в бесконечный кредит доверия Человеку -- и в эту трансформацию, которая просиходит с вовлечением острые ситуации. Пройти этот путь более медленно, детально, внимательно.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив