ХОЗЯЕВА МЕДНЫХ ГОР (8)

putnik1 — 29.11.2017

Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.




Иерархия доминирования

Итак, великий человек ко всеобщему облегчению пошел с вещами на выход, однако почти сразу пришло понимание, что облегчаться рано. Больше того, стало ясно, что не ясно ничего. Ибо государства фактически не было. Была разоренная дотла своей, но еще более чужой войной, которая, слава Богу, закончилась, - но после этого выяснилось, что Чили как таковая никого не интересует. То есть, какие-то клочья шерсти большие друзья, конечно, стригли, но в целом захолустье, впритык прижатое к Пасифику, всерьез осваивать который руки пока что ни у кого из взрослых не дошли, выпало из зоны внимания, его мелкие проблемы всем наскучили, и как жить дальше, следовало думать самим.

В такой ситуации, конечно, была и своя прелесть: как минимум, лет десять можно было дышать свободно, без удавки, как тот же Байрес, вокруг которого плелись интриги и ломались копья, а за десять лет можно многое придумать и многое сделать, если, конечно, уметь думать и знать, как делать. А вот с этим были серьезные проблемы. Притом, начиная с фундамента, ибо общественность до сих пор попросту не понимала, что такое политика, делясь, в лучшем случае, на carreristads и o'higginistas, то есть, фанатоов Карреры и О´Хиггинса, политические программы которых сводились, в основном, к тому, что «вот вернется Хосе Мигель, и заживем», или «дон Бернардо знает, как лучше».

Теперь, однако, Карреры не было вовсе, а О´Хиггинса все равно, что не было, и приходилось как-то определяться, формулируя некие интересы, вокруг которых можно сплотить ряды. В связи с чем, по ходу крикливых дискуссий как-то сами собой, очень быстро (буквально за две недели) сформировались группировки, имеющие нечто похожее на зародыши политического видения. Очень зыбкие, крайне неустойчивые, и всё таки. Ну и, естественно, тут же пошли стенка на стенку: pelucones против pipiolos.

Допуская, что не каждый из читающих сей текст достаточно искушен в мове Сервантеса, поясняю на пальцах: pelucones – от peluco (парик, бывший в ходу при испанцах, но вышедший из моды), а pipiolos – от pipio (трудно переводимая игра слов, но ближе всего к «болтунишкам» или, точнее, «свиристелкам»).

Первые – солидная публика, в основном, из людей «старого времени», втайне тоскующих по «старому режиму», не по испанцам, понятно, а по точным правилам и строгой иерархии (эти сочувствовали, скорее, покойному Каррере), и хотели они твердого порядка, такого, при котором безусловные права личности ограничиваются лишением личности права устраивать беспорядки во имя «святой свободы» без точных определений критериев.

Вторые, как правило, из числа homo novus, тоже «чистая публика» уровнем сильно ниже, - мелкие торговцы, интеллигенция etc, - «при царе» ничего из себя не представлявшие, но, крепко приподнявшись в годы войны, теперь считавшие себя ничем не хуже (их вполне устраивал бы беглый О’Хиггинс, если бы не его самодурство и некомпетентность), и в их прогрессивном понимании высшей ценностью была свобода личности и ее самовыражения, пусть даже от этого пострадал бы порядок.

Естественно, возникали и группы помельче, с теми или иными нюансами взглядов, но мелкота так или иначе примыкала к кому-то из «больших», время от времени то перебегая к оппонентам, то возвращаясь в лоно, - но их всерьез не принимал никто, и как бы то ни было, основным вопросом философии текущего момента стала тема, что первично: порядок во имя свободы или свобода во имя порядка. А уже отсюда постепенно прорисовывалась конкретика, и поскольку своего политического опыта было с гулькин нос, господа политики, ничтоже сумяшеся, обезьянничали с Байреса, где опыт было с горкой.

Ну и, следовательно, - «унитарии» (которые в париках, по нынешним понятиям, консерваторы) и «федералисты» (которые языком мелют, а если в близких нашему времени понятиях, то либералы). То есть, зеркальное отражение аргентинского расклада, в данном случае, вывернутого наизнаку, подкладкой наружу, пуговицами внутрь, - и тут, думается, не излагая подробно то, что до блеска вылизано в «ла-платском цикле», следует все же пояснить.

В Аргентине «унитариями», то есть, сторонниками жесткой вертикали, где центр отдает указания провинциям, были торговые тузы крупнейшего порта, Байреса, на три головы переросшего отсталую, бедную глубинку. Соответственно, «федералистами», борцами за максимальную автономию провинций, числили себя хозяева пампы с ее огромными стадами и патриархальными ценностями. И при этом, все провинции Аргентины, даже самые «дотационные», были все-таки во всех смыслах самостоятельными «квази-государствами», в принципе, способными уйти в свободный полет и жить самостоятельно.

В Чили все было совсем иначе. Тут и провинции были меньше, и в пространстве они не были так разнесены, и самодостаточности не имелось, - все города и регионы образовывали некий, как говорилось в СССР, «единый народнохозяйственный комплекс», а потому и для тенденций к сепаратизму и междоусобицам предпосылок не имелось. По сути, «свиристелки» просто опасались возвращения испанских порядков, когда генерал-капитан из Сантьяго диктовал свою волю всем; им хотелось всего лишь немного автономии и равенства на политическом ринге со столичными тяжеловесами. Поэтому, бойко и страстно ратуя за «федерализм», они фактически сами не очень понимали, чего хотят, - по крайней мере, не могли вербально оформить смутные желания.

Естественно, все это не за день окончательно откристаллизовалось, понадобилось некоторое время, но общая картина дана, чтобы потом уже не отвлекаться. И прошу помнить: все это теория. На практике же, поскольку политика не физика, не химия и не математика, а ремесло социальное, во многом определяемое биологией, - то есть, конкретными  особенностями конкретных особей вида Homo Sapiens Sapiens, ratio в ней определяет далеко не всё, очень многое зависит от субъективного, будь он трижды неладен, фактора. .

«Альфа-самцы», как положено, алчут командовать, распределять, карать и миловать.  «Беты», их верная опора, не претендуя на майку лидера, им помогают, разделяя и триумфы, и провалы. «Гаммы», как водится, жмутся к «альфам» и «бетам» по принципу родства, свойства, старых дружб и связей, всяко доказывая свою нужность. Чтобы выжить, а если свезет, повысить статус. «Эпсилоны» же (то есть, плебс) в политике участвуют только когда выводят, чтобы использовать, а потом, одарив дозой адреналина, отослать назад.

Ну и хватит. Схема дана, детали пусть узкие спецы в скучных талмудах разбирают, а главное изложено, и суть главного проста: объективная реальность, помноженная на субъективную неизбежность, в обстановке крушения всех только-только наметившихся структур и конфигураций, усугубленного полнейшей разрухой, сулила стране много захватывающе интересного…



Галера для генерала

Ситуацию, имевшую место в Сантьяго после отъезда О´Хиггинса лучше всего характеризует слово «бедлам». Хунта была, стало быть, и власть была, но власти не было. Люди ругались, и что еще хуже, непонятно из-за чего: никаких планов ни у кого не было. Склока перекинулась на улицу, от баррикад и смертоубийства страну спасала армия, фактически взявшая на себя все, и некоторые офицеры уже поговаривали о том, что это правильно; от военной диктатуры хунту спасала только твердая позиция генерала Фрейре, считавшего, что армия обязана быть вне политики, и его авторитет в военных кругах.

В конце концов, видя, что толку не будет, хунта приняла более чем здравое решение: 30 марта представители трех провинций страны подписали «Акт воссоединения», некую «временную конституцию», согласно которой главные решения откладывались до созыва Учредительного Собрания, а пока что руководить страной поручалось Верховному правителю плюс Сенату из делегатов всех провинций. Верховным же на следующий день объявили Рамона Фрейре, вступившему в должность, как пишут очевидцы событий, «с гордостью, но без радости».

Думаю, так оно и есть. Имея возможность судить с высоты двух веков, трудно избавиться от ощущения, что 35-летний герой войны, был, безусловно, не «гаммой», но и не то, чтобы совсем уж «альфой». В отличие от многих коллег, о власти  не грезил, к власти не рвался, и отправляясь в поход на столицу, даже не предполагал, чем это для него кончится. Но коль скоро уж кончилось именно так, будучи человеком долга, к новой, куда тяжелее всех предыдущих роли отнесся предельно ответственно, сразу же начав формировать свою команду, ибо полагал, что офицерам политику доверять нельзя, поскольку, сами знаете, беда, коль пироги начнет пекчи сапожник.

Впрочем, басен дедушки Крылова дон Рамон явно не читал, исходя из элементарной логики, и выбирая сотрудников, руководствовался ею же. При этом, будучи провинциалом, да еще выходцем из небогатой семьи, свою звезду он поймал, как и большинство офицеров, благодаря Революции, и тяготел, скорее, к «федералистам»-pipiolos (будущим либералам). А потому, с уважением выслушивал мнение их лидера Мигеля Инфанте, спикера вскоре собравшегося Сената, где «свиристелки» оказались в большинстве. Однако, поскольку тот рассуждал, в основном, о возвышенном, премьером назначил лидера «унитариев»- pelucones (то есть, консерваторов) юриста Мариано Эганья, знавшего толк и в экономике, и в социалке, и в прочих скучных материях.

Работал новый Верховный честно, без заскоков и вечного «яканья» предшественника, многое получалось, кое-что даже совсем недурно, хотя Конгресс оказался плохо управляем и бестолков. Задачу же номер раз, создание новой, уже третьей по счету Конституции взял на себя отец премьера, д-р Хуан Эганья, весьма пожилой интеллектуал  старомодных взглядов, но зато лучший юрист тогдашнего Чили, автор философских работ, известных даже в Европе, и вообще, величина такого уровня, что даже pipiolos возражать не могли.

12 августа 1823 года собралась, наконец, вторая Учредилка. Обсуждали проект Constitucion Moralista дона Хуана, а 29 декабря голоснули «за», хотя документ оказался, мягко говоря, спорным. Ибо сеньор Эганья-старший, в юности видный правозащитник, яркий философ, некоторые идеи которого позже взял на вооружение Тейяр де Шарден, увидел в поручении уникальный шанс опробовать на практике свои разработки на тему «идеального общественного устройства». А идеал, с точностью до буквы внедряемый в реальную жизнь, это, скажу я вам, штука посильнее «Фауста» Гёте.

Если по самой сути: писаный Закон есть отражение Божьего промысла, основанного на морали и нравственности, доступных лишь «отмеченным печатью духовности избранникам Господним». А потому опираться во всем следует на богатый опыт, накопленный «Матерью нашей, непорочной Католической Церковью, которая одна лишь вправе судить, в какой мере созрел гражданин для участия в политике, а равно и для высказывания своего мнения».

То есть, - в сухой выжимке, - есть граждане, а есть «активные граждане» (21 год и старше, ревностные католики, обладающие недвижимостью, либо капиталом, либо «по воле Господней пребывающие на службе»). Они могут избирать и избираться, а также печататься в газетах. Все остальные обязаны «духовно расти» до «активного» уровня, а дорос гражданин или не дорос, определяет раз в год собирающаяся комиссия в составе уважаемых падре и отобранных ими «активных» с правом совещательного голоса, в течение этого года «бдительно проверявших» повседневную жизнь соискателей.

Уже красиво, правда? Но ко всему, еще и изложено было все это таким запутанным, древне-юридическим языком, что автору пришлом написать приложение – толстую брошюру, где попунктно разъяснялся смысл статей Основного Закона и методика его понимания, а потом еще одну толстую брошюру – руководство для понимания разъяснений.

В результате, пишет очевидец, Отто Коцебу, «Документ по большей части понравился решительно всем, поскольку каждый, как бы ни были запутаны его взгляды, прочитал в нем то, что хотел бы прочитать. Но также решительно все в местом обществе недовольны тем, что из документа ничего нельзя понять, даже в части обязанностей гражданина, и это уж не говоря о его правах, и все стремятся читать не самоё конституцию, но пояснения к ней, которые столь же неясны».

Тем не менее, постепенно кое-что прояснялось, и вскоре даже pelucones , которым, казалось бы, должно было прийтись по вкусу, признавали, что по сравнению с идеями Эганьи даже завихрения О´Хиггинса казались верхом умеренности, - а что с обратным знаком, так какая разница, если невыполнимо? Рipiolos же и вовсе отказывались считать документ Конституцией, поскольку «она связывает руки правительству, противоречит здравому смыслу, и понимают ее лишь сам сеньор Эганья и его сын, но сын только ради того, чтобы не огорчать отца».

В конце концов, когда стало ясно, что жить не по лжи до такой степени, какая хотелась бы иоральному до опупения дону Хуану, нельзя, 18 июля 1824 года действие «конституции Эганья» единогласно приостановили, заодно окончательно отменив и Основной Заокн 1823 года, и вновь начали собирать «Учредилку», дабы выработать, наконец, что-то вменяемое. Однако не смогли, ибо каждый мнил себя Солоном, а всех остальных еле-еле придурками.

Кончилось тем, что в апреле 1825 провинции Консепсьон и Кокимбо, то есть, две из трех, отозвали своих депутатов, заявив, что ни о каком сепаратизме речи нет и не будет, но пока у страны нет простой, понятной и подходящей всем конституции, подчинять они намерены только своим, местным Ассамблеям и указам Верховного. После чего, дон Рамон распустил «Учредилку», провел выборы в новую, уже четвертую, а поскольку она оказалась еще хуже третьей (хотя куда уж?), через два месяца, в июле того же года, распустил и её.



Нужны Сантьяго деньги, с'est la  vie...

Трудно понять, как выдерживал все это Верховный. Но выдерживал, - вероятно, потому, что в один прекрасный день запретил извещать себя о деталях апофеоза вялотекущей демократии и начал править в ручном режиме, ибо иначе было нельзя. «Чили достигло апогея национального унижения… Страна повсеместно пришла к полному банкротству, у нее нет ни войск, ни кредитов, ни ресурсов, ни сплоченности», - злорадствовал в Перу ссыльный О´Хиггинс, и таки да: проблем было много, и все они были главными, и в первую очередь, естественно, вопрос финансов.

Советуясь с бизнесменами и старыми, еще колониальных времен аппаратчиками, дон Рамон урезал непомерные зарплаты чиновникам, введя «госмаксимум», и продал с торгов часть государственных земель, но этого не хватало. Решился даже отнять большую часть поместий у церкви, выгнав из страны возражавшего папского нунция, а заодно и епископа. За такую наглость Рим, конечно, «наглеца» отлучил от причастия, но, судя по всему, Верховный полагал, что Господь, в отличие от кредиторов, поймет и простит.

Возможно, и хватило бы, но гирей на шее висело обслуживание долгов по лондонскому займу. Тут придумать ничего не получалось, пока премьер Эганья не подыскал интересного человека, владельца торговой фирмы «Portales, Cea and Co.», слывущего в бизнес-кругах «молодым гением», а тот предложил взять на себя выплату «британского займа», взамен попросив монополию на табак, алкоголь, игральные карты и гербовую бумагу.

Внимание: на сцену выходит новый герой. Диего Порталес-и-Паласуэлос, по рождению очень знатный испанец, один из немногих, оставшихся в Чили после войны и прижившихся. Мало чему учился, ибо по воле родителей с детства предназначался в священники. Не случись Революции, священником бы и стал, но Революция сделала родительскую волю не обязательной, и Диего, традициям вопреки, занялся тем, к чему лежала душа, - бизнесом.

Задатки у парня были: начав с нуля и крутясь везде, где подворачивалось, он вскоре был уже богатым человеком, а затем стал и одним из столпов торговой элиты, «королем табака», однако политикой не интересовался вообще, и в предложении Верховного увидел только возможность огромной прибыли. Пусть и с определенным риском, но «молодой гений» верил в себя, и все, в самом деле, пошло очень хорошо, с полной выгодой для государства. Появилась даже возможность покончить с последней головной болью, доставляемой испанцами, все еще занимающими во всех отношениях важные острова Чилоэ.

В отличие от многого другого, в этом вопросе генерал Фрейре ни в чьих советах не нуждался. Значение Чилоэ и в стратегическом, и в экономическом, и в политическом смысле он понимал очень хорошо, ошибку, допущенную в марте 1824, когда попытался решить вопрос с наскока, учел. А кроме того, сознавал, что нужно спешить: Боливар, уже руливший в Перу, настоятельно предлагал свою помощь, а это означало, что архипелаг может стать перуанским.

Тщательно и профессионально подготовленная, благо, деньги, спасибо Порталесу, появились, кампания оказалась краткой: в январе 1826 года над Чилоэ взвился чилийский флаг. Однако затраты на войну обрушили только-только приподнявшийся бюджет, творить чудес не умел даже Порталес, и Верховному, поскольку ВМФ был уже не особенно нужен, пришлось пойти на экстралегальный шаг, продав почти весь чилийский военный флот Байресу, - правда, задорого.

Это позволило выплатить жалованье войскам, но повлекло за собой неприятный побочный эффект: в мае на только-только освобожденном Чилоэ подняли мятеж поклонники О´Хиггинса, объявившие архипелаг «Островами Свободы», а дона Бернардо, ясное дело, Верховным правителем, - и поскольку флота уже не было, генералу Фрейре пришлось вновь отправляться на юг, решать новые проблемы в рабочем порядке.

Ну а пока дон Рамон восстанавливал территориальную целостность, еще в ноябре покинув столицу, на хозяйстве по статусу остался спикер временного конгресса, сеньор Инфанте, - если помните, душа и мозг самых яростных «свиристелок», - и под его руководством шла работа над проектом нового административного устройства страны. Каковой и был подготовлен, а 31 января 1826 год обрел силу закона. Отныне страна была разделена на восемь провинций, каждая во главе с губернатором, своей Ассамблеей и широчайшей автономией.

Ничего дурного в этом не было, но сеньор Инфанте пошел дальше, в отсутствие Верховного, 4 июля, - в день годовщины США, на федеративное устройство которых он молился, как на икону, - созвав очередную «Учредилку», рассмотревшую вопрос о «незаконности продажи флота без консультаций с конгрессом», а затем упразднившую должность Верховного. Вместо нее ввели должность президента Республики, избрав «временным» очень уважаемого, но политически бесцветного адмирала Мануэля Бланко Энкалада, - за месяц до истечения срока каденции дона Рамона.

Возникла коллизия. С одной стороны, будучи полномочным «и.о.», сеньор Инфанте имел право и созывать конгресс, и проводить его. С другой стороны, принимать решения такого уровня без участия действующего Верховного или дополнительных полномочий в письменном виде, у него права не было, и в смысле строго юридическом можно говорить о государственном перевороте.

Однако для спешки у лидера «федералистов» имелись все основания: на выборах нового Верховного все шансы были у лидера «унитариев», популярного премьера Эганьи. Допустить такого непорядка «федералисты» не собирались, - и есть ощущение, что генерал Фрейре был в курсе, потому что, как провинциал, да еще не из крутых, идеям либералов, плохо понимая, все же сочувствовал. Да и не тот он был человек, чтобы ради лишних трех недель пребывания на посту устраивать гражданскую войну, - и потому, получив новости из столицы, 9 июля ответил прошением об отставке.

На том и конец главы, но, - нельзя не отметить, - присутствовала в коллизии еще одна грань. Совсем не политическая и вроде бы незаметная, но только «вроде бы». В пакете законов, проведенных сеньором Инфанте, где-то в середине списка, значилась и новелла об отмене права компании «Portales, Cea and Co.» на табачную и алкогольную монополию, в связи с «незаконностью предоставления монополии решением Верховного правителя без консультаций с конгрессом». Причем задним числом, отменяя с момента получения, и тот факт, что конгресс на тот момент был недееспособен, равно и как принцип Lex prospicit, non respicit (закон обратной силы не имеет) законодателей не затормозили.

В принципе, причина понятна. За два года «молодой гений» поднялся так круто, что начал, помимо табака, где был признанным «королем», вползать и в зерно, и в медь, понемногу превращаясь в «короля королей». Понятно, что крупный бизнес, в основном, либеральный, ответил по-суворовски: «Широко шагает мальчик, надо остановить». Вот и остановили, да так жестко, что дон Диего с трудом, с огромными потерями спас «Portales, Cea and Co.» от полного краха. А добивать не стали, ибо ведь Nada personal, solo negocios. Или, если угодно, чтобы понятнее, Nothing personal, just business.

Но это кому как. Думается, знай почтенные негоцианты, какую лавину стронули, они, раз уж начали, растерли бы сеньора Порталеса в порошок, доведя до долговой ямы или самоубийства. Потому что самое последнее дело пинком будить спящую «альфу». Но ведь, как слово наше отзовется, нам не дано предугадать. И как отзовется дело, тоже…

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив