Генезис политического насилия в современном мире

Одно из наиболее частотных слов, употребляемых в постсоветской России — это гламурно звучащий термин  «элита».  Строго говоря,  он означает «избранные».  Однако,  в традиционном обществе ещё сравнительно недавнего прошлого господствующие классы отнюдь не были  «элитой».  Аристократии и даже крупной буржуазии власть принадлежала по праву рождения.  Социальное происхождение было тесно связано с особым качеством личности, обладавшей превосходством над другими «от Бога».

Проблема насилия в тогдашнем обществе также стояла иначе, чем теперь.  Вопрос о легитимности насилия со стороны монархического истеблишмента по отношению к «вилланам» («подлому сословию»)  не обсуждался: Богом данное право было совершенно очевидно в традиционной сакральной перспективе.  Не ставился также отдельный вопрос о нелегитимности бунта против монарха: для его подавления не нужно было квалифицировать силы бунтовщиков как «незаконные вооружённые формирования».

Насилие тогда было очевидным,  прозрачным и концентрированным по месту и времени.

Размытым и вездесущим,  при этом сопровождающимся большим количеством юридического и медийного словоблудия,  оно становится лишь с выходом на авансцену истории новой группы влияния,  к которой,  собственно,  и относится представление об «избранности».  Таким образом,   «элита»  как новая социополитическая реальность и современное насилие теснейшим образом связаны между собой.

«Элита»  есть ничто иное,  как политически оформленный Либеральный клуб,  взятый в самом широком аспекте.  Во Франции XVIII века этот клуб начинается с декадентских аристократических салонов, куда проникают Руссо,  Вольтеры и иная околомасонская публика разночинного происхождения.  Дальнейшее развитие этот клуб получает в революцию 1789 года: адвокаты, торговцы и деклассированные дворяне,  рубящие головы представителям традиционного истеблишмента — это его радикально левое крыло (в те времена),  а Директория — правое.

В Америке Либеральный клуб уже в XIX веке фактически стал ведущей политической силой, взявшей под свой контроль государство после гражданской войны 1861—1865 гг. Именно в Штатах складывается корпус либеральной элиты в её нынешнем понимании: адвокаты,  крупные частнопрактикующие врачи,  удачливые мошенники,верхушка интеллектуальной и художественной богемы (в частности,  Ральф Эмерсон и другие представители раннего американского романтизма)  и прочая подобная публика. Они — а вовсе не представители англо-саксонского протестантского капитала — оформляют мировоззрение американского экспансионизма,  замешанного на смеси прагматизма,билля о правах и геополитического мессианства.

В Европе Либеральный клуб полномасштабно прорывается к управлению после Второй мировой войны.  За этим следует фундаментальное перерождение классических европейских «демократий».  Если в прошлом политические партии, участвовавшие в парламентской борьбе, были авангардами реальных сословий и отражали в своих дискурсах их интересы,  то в новых условиях эти партии становятся просто подразделениями Либерального клуба, которые только имитируют соответствующие дискурсы, формируют бренды, условно связываемые с теми или иными потребностями социальных групп. Парламентское представительство становится виртуальным,  публичная политика превращается в театр.

Предвосхищая эту эпоху (а точнее, уже с конца XIX века) насилие и всё, что с ним связано, становится излюбленной темой Либерального клуба.  Оно разрабатывается в антропологическом и клиническом аспектах (психиатрия в лице таких «новаторов» как Ломброзо и Фрейд с их последователями до сего дня); оно изображается в искусстве(кино и театр); наконец, оно оказывается рычагом в продавливании судебных реформ, изменении законодательной базы и т. п.

Важно подчеркнуть, что Либеральный клуб,  стремясь монополизировать насилие через освоение дискурса новой нерелигиозной легитимности,  создаёт для этого светскую квазирелиозную подкладку: общечеловеческие ценности,  правозащитная тема,  гуманизм,  в конечном счёте,  философия ненасилия. В ход идёт всё: Толстой,  буддизм,  модифицированное секулярное   «христианство» — всё присваивается Либеральным клубом, для того, чтобы идентифицировать себя со всем  "гражданским обществом»  и получить полномочия на одностороннее насилие в интересах упрочения своего политического будущего.  Естественным «штабом» мирового либерализма становится США. Таким образом,  любые аналоги и филиалы этого клуба повсюду в мире превращаются в центры,  лоббирующие американские геополитические интересы.

Разумеется,  Либеральный клуб в своём удачном прорыве на мировой политический олимп не отменил,  а только потеснил двух других капитальных игроков,  участников исторического мейнстрима. Таковыми являются Традиционный клуб,  который несмотря на тяжелейшие испытания, потрясшие его до основания (две мировые войны и Октябрьская революция),  тем не менее,  остался на плаву,  и сообщество радикалов.

Генезис политического радикализма в современном  (т. е. не религиозно-сектантском)  значении слова восходит к якобинским народным комитетам… Впоследствии радикализм был оформлен если не как доктрина, то как модель жизни и политической воли Огюстом Бланки… В эту славную плеяду входят частично декабристы и карбонарии,народовольцы и эсеры, а также ненавидимые славянофилами националисты  «русской»  Польши и Австро-Венгрии.

Либералы всегда вели активную политико-стратегическую игру с радикалами,  с одной стороны пытаясь запугать,  а то и обвалить с их помощью традиционный истеблишмент,расчищая место для себя,  с другой — представить свой клуб тем же   «традиционалистам»  и «молчаливому большинству» в качестве единственной альтернативы ужасам террора и революции. Отсюда противоречивость либеральной политики в отношении политического радикализма.

Либеральный клуб никогда не был синонимичен буржуазии как таковой. Традиционная буржуазия, если и конфликтовала со знатью, то никогда не выходила по-настоящемуиз подчинения церковному авторитету,  проводя влияние клерикализма в те социальные низы, которые она напрямую экономически контролировала. Это не было нарушено даже Реформацией: представители крайнего протестантизма, выброшенные за океан, в Новый свет,  были скорее деклассированными осколками третьего сословия; эмигрировав, они позволили аристократам стабилизировать сословно-иерархический порядок в Европе.

Либеральный же клуб по своей сути глубоко секулярен,  и сфера его проявления — это культура: «духовность» как имитация религиозного духа. В своей практической деятельности он стремится вытеснить буржуазию с политического поля, одновременно коррумпируя её верхние слои и проводя антибуржуазный пиар в искусстве и идеологии.Последним направлением занимается левое крыло либералов, которое «отвечает» за связи с радикальным сообществом.

Пик успехов леволиберального сегмента и одновременно его максимального сближения с радикализмом пришёлся на 60-е годы, когда США серьёзно втянулись в поддержку южновьетнамского режима. Именно в этот период «молчаливое большинство» попало под влияние лево-либерального и частично радикального дискурсов, стали как грибы расти молодёжные субкультуры, начала формироваться протестная массовая улица. Знаковым проявление союза левых либералов с радикалами стал феномен экзистенциалистских интеллектуальных кругов во Франции: Камю, посвятивший философии бунта исследование «Восставший человек»; Сартр, публично защищающий левых террористов во Франции и Германии… Серия студенческих восстаний, прокатившихся по миру в 1968, была как раз следствием этого союза. Политически усилия левых демократов закончились ничемиз-за саботажа СССР, который никак не мог определиться со своей идеологической субъектностью и, в конечном счёте, к началу 70-х превратился в «кривое зеркало»  США.

Во многом именно поражение левого крыла либерального клуба и его почти полная маргинализация к сегодняшнему дню породила то, что в современной жизни популярно именуется «международным терроризмом» и предполагает вменённую всем в обязанность войну против него.

С приходом Рейгана в США осуществился стратегический перелом в пользу правых (а в дальнейшей перспективе и крайне правых) либералов. Голливудский актёр с социал-фашистской идеологией стал совершенным воплощением самого   «духа»  Либерального клуба в его жёсткой правой версии.  Приход рейганизма совпал с глубокой реформой в философии и практике международного насилия.  Правым либералам удалось не только добиться признания нелегитимности насилия, исходящего от СССР (всеобщего осуждения вмешательства Москвы в Афганистане),  но и гораздо больше того: признания самим СССР легитимности насилия, исходящего от США. (Были «проглочены» как должное американские удары по Ливии, Гренаде и Панаме, а также — венец капитулянтства! — операция западной коалиции против Ирака).

Либерализм прошёл большой путь в перераспределении правового ресурса в отношении всего, что связано с насилием как сверху, так и снизу.  Из описывающего насилие дискурса к сегодняшнему дню окончательно выпали такие понятия, как «справедливость», «свобода», «борьба с тиранией»,  зато утвердились такие новые категории как   «безопасность»  и «защита цивилизации».

Логично, что захватившим «полюс силы» правым либералам было недостаточно того реального сопротивления, которое как радикалы,  так и «молчаливое большинство» были способны оказывать диктату Мирового Порядка в «постсоциалистическую» эпоху.  Либеральный клуб, будучи имитатором по своей глубинной сути,  неизбежно должен был прийти к имитации войны против себя (естественно, при отождествлении либералов со всем «гражданским обществом»  в целом).  Старые формы террора — народнические, РАФ’овские и т. д. были слишком воспеты и прославлены в недавнем прошлом выходцами из либеральной же среды, поэтому потребовался совершенно новый источник террора,новый «субъект нелегитимности».   «Исламский терроризм»  стал оптимальным выбором. Естественно, поскольку борьба либералов ведётся за контроль над «молчаливым большинством»,  в фокусе постоянно организуемой медийной драмы должны быть сценически эффектные удары, наносимые по представителям именно массы населения: посетителям кафе,  пассажирам транспорта,  случайным прохожим и т. п.

Однако,  достигнутый на короткое время эффект брутальной симуляции террора как вызова демонизированной нелегимности в адрес порядка,  быстро изнашивается.  Левые либералы пробуют вернуться в мировую политику через антиглобалистское движение.  Да и Традиционный клуб никуда не исчез: сегодня без его тайной поддержки не смог бы выстоять ни Ахмадинеджад,  ни Уго Чавес…

Мир ожидает обострения борьбы между властными клубами, которое в ближайшее время должно проявиться в резком ухудшении отношений между США и Великобританией, причём по инициативе Вашингтона.