Гарри Поттер и история книжного контрафакта

Выпуск «ряженых» книг часто практиковался подпольными организациями. Известен целый ряд подобного рода изданий революционных классиков: Ленина, Плеханова, Каутского.

Некоторые фальсификаторы отличались редакторским и корректорским зудом — не просто подделывая, но и перелицовывая книги по своему разумению и вкусу. Здесь фальсификация соединяется с вивисекцией. Таким литературным своеволием отличался, например, французский литератор Клод д’Отрош (1744–1832). Первой жертвой этого исправителя классики стал Вергилий, уличенный в «слабых и бесполезных выражениях». Затем Отрош перекроил Горация, усовершенствовал Тассо, облагородил Милтона, откорректировал «Псалмы» Давида…

Из наших соотечественников аналогичной страстью страдал известный своими чудачествами библиофил Александр Сулакадзев (1771–1829), чья коллекция насчитывала 290 манускриптов и старопечатных книг, частью подлинных, частью ложных, на которые хозяин еще и собственноручно наносил владельческие автографы. Иные «раритеты» были сколь фальшивые, столь же безграмотные: чего стоила хотя бы подпись княгини Анны Ярославны на рукописи XIV века или изъятый из Евангелия XV столетия лист с припиской, будто оно создано при князе Владимире. Вдобавок лист украшен миниатюрами, выдранными из европейского часослова.

Сулакадзев не был алчным лгуном — скорее любителем альтернативной истории и, как верно указал тот же Пыпин, человеком с «фантастическим представлением о старине». Подделки были для него не столько промыслом, сколько вымыслом, захватывающей игрой. И правда, чего ожидать от господина, который выдавал пастушью дубинку за костыль Ивана Грозного? Однако своими профанными художествами Сулакадзев обесценивал подлинные сокровища, превращая подлинники в подделки.

Ну а одна из самых грандиозных фальсификаций принадлежит чешскому филологу Вацлаву Ганке, который в 1817 году прославился на всю Европу «открытием» средневековой Краледворской рукописи с народными лиро-эпическими произведениями. Вдохновленный оглушительным публичным успехом и признанием авторитетных специалистов, он решил основать Национальный музей, куда поступали новые «находки». Но и этого показалось мало: неутомимый пан Вацлав изгадил множество рукописных подлинников собственными вставками и вклейками. В довершение ко всему выдумал целую плеяду древних художников, вписывая их имена в манускрипты. Ганке почти сорок лет дурачил патриотичных соотечественников и европейское научное сообщество, пока экспертиза наконец не выявила подлог. И даже после этого споры о Краледворской рукописи не утихали вплоть до 1970-х годов.

Отдельная статья теневых доходов — контрафакт, коммерческий выпуск издания без согласия автора (и без оплаты ему же). Выпуск «левых» тиражей вывел подделку книг на уровень большого бизнеса. Об этом рассуждал еще Дидро в «Письме о книжной торговле», считая наиболее опасными поступления из-за границы. Для борьбы с плутами иностранцами Дидро предлагал «подделывать их с такой же скоростью, с какой они подделывают нас».

В России производство контрафактных книг распространилось с 1820–1830-х гг. Началось с перепечаток французских романов. Петербургский журнал незаконно тиснул бальзаковскую «Лилию долины», причем в спешке обнародовал невыправленный вариант текста, фактически авторский черновик. Разгневанный Бальзак назвал незаконную републикацию «верхом предательства и трагикомизма», подал в суд и выиграл. Первое русское издание «Черного тюльпана» Дюма (1852) тоже было контрафактным и распространялось под заголовком «Пленник Левенштейнского замка и дочь тюремщика».

Однако настоящая лавина контрафакта обрушилась на нашего читателя в 1990-е — период экономической анархии, неразберихи с авторскими правами и выживания многих издательств за счет «левых» тиражей.

Сейчас эта практика продолжается на ниве просвещения. Для многих не секрет, что накануне нового учебного года книгорынок наводняется контрафактными учебниками. Сезонный бизнес, основанный на копировании ворованных издательских макетов, приносит явно неплохую прибыль. Пусть полиграфия заметно хуже, зато и цена ниже, что вполне устраивает прагматичных покупателей. Вот где настоящий трагикомизм.

Наряду с книжными фальсификатами, издревле практикуются литературные мистификации — создание произведений, приписываемых реальным или вымышленным подставным лицам. Еще Эразм Роттердамский подозревал в неподлинности едва ли не все святоотеческие сочинения. А иезуит Ардуин уверенно заявлял, что настоящими античными древностями можно считать лишь сочинения Геродота, Горация, Цицерона, Плиния, ну и еще «кое-что из Вергилия» — а все прочие созданы уже в Средние века.

Один только перечень известных мистификаций может составить отдельную книгу. Отрывки «из Цицерона» авторства Сигониуса; седьмая книга «Календарной мифологии» Овидия в исполнении Пролюциуса; написанная испанским монахом Хигером хроника христианства от имени вымышленного римского историка Флавиуса Декстера; подделки венецианским поэтом Коррадино стихов Катулла; изданный Нодо «полный Сатирикон» Петрония и его же порнографическое продолжение от Мархена; шотландские поэмы Макферсона; выдуманный Чаттертоном монах Роули, фантомная Клара Газуль от Мериме, Пьер Луи под маской поэтессы Билитис; «Велесова книга» и «Протоколы сионских мудрецов»...

Особое место в бесконечном списке занимают подложные произведения знаменитых писателей. Этой участи не избежали многие русские классики. Так, литератор Николай Ястржембский шутки ради наваял три главы второго тома «Мертвых душ», но в 1872 году розыгрыш неожиданно для самого шутника обернулся публикацией в журнале «Русская старина» под видом подлинного гоголевского текста. Когда же Ястржембский засовестился и сознался в подлоге, ему поначалу просто не поверили.

Спустя три года другой мифотворец, Иван Гарусов, удивил читающую публику «первым полным изданием» «Горя от ума». В 1889 году графоман Дмитрий Зуев представил «окончание» пушкинской «Русалки». Этот случай имел столь громкий резонанс, что издатель Суворин описал его в отдельной книге «Подделка „Русалки” Пушкина».



При этом литературные мистификаторы прошлого очень часто не стремились к личному обогащению. В основной массе церковники, ученые, литераторы чаще удовлетворяли профессиональные амбиции, экспериментаторский зуд, страсть к конспирологии — наконец, жажду славы.