Ехать — оставаться…
pora_valit — 16.06.2014БЛОГИ И ПУБЛИЦИСТИКА
Я всегда был уверен в том, что "не место красит человека", а скорее наоборот. Что каждому человеку следует находиться там, где ему по тем или иным причинам находиться угодно. Я всегда был уверен, что в современном, а не архаическом мире границы между людьми редко совпадают с границами государственными.
Эти границы совсем другие. Настолько другие, что иногда они проходят даже сквозь одного и того же человека. Пару лет назад я написал текст примерно на эту тему. С тех пор окружающая нас реальность стала заметно жестче, но я и теперь высказался бы примерно так же.
Вот он, этот текст.
Он называется простенько "Я здесь"
Шекспировскому Шестьдесят шестому сонету уже бог знает сколько лет, а звучит он все как новенький. А это потому, что текущая жизнь нам "подбрасывает" все новые и новые свидетельства его вечной правоты. И ведь точно же, ведь и правда невыносимо "наблюдать, как наглость лезет в свет... и знать, что ходу совершенствам нет, и видеть мощь у немощи в плену, и вспоминать, что мысли замкнут рот, и разум сносит глупости хулу".
Этот пастернаковский перевод великого сонета я снова вспомнил потому, что в наши дни с заметной частотой и повышенной эмоциональностью разные люди повели разговоры, объединенные общим грифом "пора валить".
Это все, причем в более крупном масштабе, было и в середине 70-х, когда в каждой компании, где мне приходилось проводить время, говорили именно об этом. Много говорили. Горячо, страстно, иногда ссорясь, иногда ссорясь серьезно. И очень многие "свалили". И мы их провожали. Провожали трагедийно, то есть навсегда. Провожали туда, откуда, как тогда было АБСОЛЮТНО известно, НИКТО НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
Я и сам обдумывал, серьезно обдумывал возможность этого рокового шага. И мне время от времени снились сны о том, как я оказываюсь вдруг посреди, допустим, какого-нибудь условного Лондона или Западного Берлина, сновиденческие декорации которых я сколько-то лет спустя обрел возможность сверить с непосредственными реальными впечатлениями. Ничего, между прочим, общего. Впрочем, неправда. Общим было распиравшее изнутри ощущение личной телесной и душевной свободы. Это я в своих снах предугадал. Да и не так уж и сложно это было, прямо скажем.
Но я остался тогда. Это решение я пытался объяснять себе и другим самыми разнообразными причинами, начиная с личных и семейных (пожилые родители, а затем — их могилы) и кончая культурными, то есть физической невозможностью покинуть пространство обитания родного языка, привязанность к которому я ощущал и продолжаю ощущать с необычайной силой. Я остался. И об этом ни разу не пожалел.
Однажды один из друзей, принявших решение покинуть эти пределы,
спросил меня в лоб: "Что ты вообще здесь делаешь? И что будешь
делать? Ты что, не видишь, что ли, что..." — и так далее. Как это
не вижу? Не хуже вас вижу. Но ответил я не так. Сначала я ответил
цитатой из популярного тогда анекдота. Я сказал: "Живу я
здесь".
Мне показалось это достаточно убедительным. Мне, но не собеседнику.
"И только?" — спросил он. "Нет, не только", — сказал я. Потом
минутку подумал и неожиданно для себя самого я добавил, цитируя
поэта Всеволода Некрасова: "Живу и вижу". А потом добавил еще: "И
свидетельствую".
Сказал я это случайно, но чем дольше я "живу и вижу" здесь и
теперь, тем большим числом непустых значений загружается в моем
понимании слово "свидетельствование". Я не люблю слишком пышного и
нескромного по отношению к себе самому слова "миссия", но другого
не нахожу. Да, свидетельствование — это такая миссия, что
поделаешь. Ну, хорошо, не миссия — род занятий. Так лучше. А еще я
знаю, что ничей частный опыт не универсален, но иногда бывает
поучительным.
Да, свидетельствование. Да, важно знать и понимать, что многие
универсальные, казалось бы, категории понимаются в этих наших
местах не так, как во взрослом мире.
Как объяснить некоторые кажущиеся более чем экзотическими
особенности здешней общественной и политической жизни, если не
понять, что так называемое массовое сознание, как и прежде,
базируется на нескольких очень простых схемах. Например, на той,
что своего ничего нет, а чужое страшно раздражает.
Прежде я считал, что причудливейшие представления о загранице
основаны на тотальной информационной закрытости. Что, мол, если бы
съездили хоть куда-нибудь или хотя бы хоть что-нибудь человеческое
прочитали, то и прозрели бы как миленькие.
Так нет же: вот и информация вся под рукой, да и съездили
некоторые туда-сюда, а сужденья по-прежнему черпают из забытых
газет, а проще сказать, из все того же колхозного радиоузла,
принявшего в наши дни всеохватный масштаб.
Эти гротескные, но вовсе не безвредные колхозники, свято убежденные
в том, что исконно русский фрукт апельсин был выведен в их колхозе
великим агрономом Мичуриным, успешно скрестившим антоновку с
кормовой свеклой, и есть, собственно, социальная база здешней
уркаганской власти.
Как объяснить многие вещи любознательному, но простодушному наблюдателю, не объяснив того, что обитая в государстве, где постепенно законодательно закрепляются различные дикарские поверья и предания, где вера в сглаз, в порчу, в банного, лешего и домового не только радостно поощряется верховными жрецами, но и бдительно охраняется следственно-судебными институтами, необходимо все время быть начеку, чтобы случайно не присесть на какой-нибудь священный пенек, не прикоснуться невзначай к какой-нибудь тотемной зверушке или не разбудить громким пением какого-нибудь раздражительного духа.
Свидетельствование, да. Но не только.
Когда-то, еще в упомянутые семидесятые, я раздумывал о том, какие обстоятельства все-таки могут заставить меня уехать, и решил для себя, что это может произойти только в одном из двух случаев. Первый — это изгнание, то есть решение, которое принимаю не я. А второй — это реальная угроза жизни. До тех пор, пока нет ни того, ни другого, я здесь.
Я здесь и буду здесь, пока здесь будет хотя бы несколько человек, с которыми мне не скучно разговаривать, с которыми мне весело и содержательно сидеть за одним столом, вместе с которыми мне не стыдно и не страшно пройтись по улицам родного города или "посметь выйти на площадь".
Пока будет здесь сколько-то человек, для которых важно и значимо мое здесь присутствие, я здесь и буду. Потому что эти люди, о которых я говорю, и есть, собственно, моя страна, как бы она ни называлась в разные годы своей и даже моей жизни. Потому что если я возьму и "измучаюсь всем" все-таки приму тягостное решение, то "другу трудно будет без меня".
Я здесь.
Лев Рубинштейн
|
</> |