Ефим Курганов. "История о том, как Гоголь рассказывал анекдот о борделе"

philologist — 28.02.2018 Ефим Курганов - доцент кафедры русской литературы Хельсинкского университета. Автор следующих книг: “Литературный анекдот пушкинской эпохи” (Хельсинки , 1995), “Анекдот как жанр” (СПб., 1997), “Опояз и Арзамас” (СПб., 1998), “Сравнительные жизнеописания. Попытка истории русской литературы” (2 тома; Таллин, 1999), “Василий Розанов и евреи” (СПб., 2000),и “Лолита и Ада” (СПб., 2001), “Похвальное слово анекдоту” (СПб., 2001), “Роман Достоевского “Идиот”. Опыт прочтения” (СПб., 2001), “Анекдот-символ-миф” (СПб., 2002) и др.



ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ГОГОЛЬ РАССКАЗЫВАЛ АНЕКДОТ О БОРДЕЛЕ

У В.А. Жуковского был свой особый репертуар анекдотов, совсем небольшой, но при этом достаточно определенный; причем, был у него и анекдот-любимчик: о Жан-Поле Рихтере, немецком сентименталисте, создателе выражения «мировая скорбь». А.О. Смирнова-Россет, между прочим, вспоминала: «Жуковский приходил ко мне и рассказывал все старые, мне известные анекдоты. В особенности он любил происшествие Jean-Paul Richter у герцога Кобургского» (1).

Напомню этот анекдот, некогда вызывавший гневное возмущение в высшем дамском обществе и вместе с тем бывший столь милым для В.А. Жуковского: «… Я вспоминаю историю Жан-Поля Рихтера, которую он (Жуковский – Е.К.) рассказывал, говоря: «Ведь это историческое происшествие. А вот эта история. Великий герцог Кобург-Готский пригласил Жан-Поля провести у него несколько дней. Он написал ему собственноручно очень милостивое письмо. После очень обильного обеда, не найдя никакой посуды и тщательно проискав во всех коридорах угол, где он мог бы облегчиться от тяжести, он вынул письмо великого герцога, воспользовался им, выбросил его за окно и преспокойно заснул. На другой день великий герцог пригласил его к утреннему завтраку на террасу, где он должен был восхищаться цветниками и статуями: «Самая красивая – Венера, которую я приобрел в Риме», и дальше – «Вы будете в восторге»». Но, о ужас! Подходят к Венере – у нее на голове письмо великого герцога, и желтые ручьи текут по лицу богини. Герцог гневается на своих слуг, но надпись «г-ну Жан-Полю Рихтеру» его успокаивает. Вы представляете себе смущение бедного Жан-Поля!...» (2)

За рассказывание этого анекдота Жуковского, как нашкодившего ребенка, высылали из комнаты, только что в угол не ставили: «Плетне всегда ему (Жуковскому – Е.К.) говорил: «знаем, вы мне рассказывали тысячу раз эту гадость». Госпожа Карамзина заставила его выйти из-за стола за этот анекдот. Так как он родился под Новый год, то раз на Новый год был обед в его честь. Аркадий (Арк. О. Россет, брат мемуаристки – Е.К.), разумеется, присутствовал на этом обеде, Полетика, Вяземский и г. Кушников со своими семьями… Жуковского просто-напросто выслали в гостиную и посылали туда кушанье, но пирожного и шампанского не дали» (3).

Интересно при этом, что…Жуковского за рассказывание анекдота о Жан-Поль Рихтере осуждал еще и Гоголь, грозя пожаловаться супруге автора «Светланы»: «…. Знаем, знаем», – говорили мы. Гоголь грозил ему пальцем и говорил: «А что скажет Елисавета Евграфовна, когда я скажу, какие гадости вы рассказываете ?» Жену Жуковского приводило в негодование, когда он врал этот вздор» (4).

Надо сказать, что это было особенно пикантно, ведь сам Гоголь славился как рассказчик неприличных историй. Напомню несколько свидетельств на этот счет, как мне кажется, достаточно выразительных: «Остроты Гоголя были своеобразны, неизысканы, но подчас не совсем опрятны» (5); «Большею частью содержанием разговоров Гоголя были анекдоты, почти всегда довольно сальные» (6); «Потом Гоголь говорил о Малороссии, о характере малоросиянина, и так развеселился, что стал рассказывать анекдоты, один другого забавнее и остроумнее. К сожалению, все они такого рода, что не годятся для печати» (7).

Репутация Гоголя как рассказчика бросает весьма любопытный отсвет на сделанное им замечание Жуковскому. Думается, что и сам Гоголь вполне брал в расчет эту свою репутацию, когда грозил Жуковскому пожаловаться на него супруге. Ситуация создавалась по-настоящему комическая. Кстати, самого Гоголя за рассказывание неприличных анекдотов не изгоняли из комнаты и не лишали пирожных и шампанского. Все дело в том, что он поступал стратегически более тонко и обдуманно, чем Жуковский. Если Василий Андреевич предлагал слушателям один и тот же набор историй, и те заранее знали, чего от него можно ожидать, то Гоголь как никто другой умел всегда застать слушателей и слушательниц своих врасплох и делал это, естественно, преднамеренно. То был с его стороны шаг глубоко и точно продуманный.

Между прочим, такая стратегия рассказывания анекдотов является абсолютно точной иллюстрацией теории остроумия Зигмунда Фрейда. Вот как изложил самую суть этой теории американский лингвист Марвин Мински в работе "Остроумие и логика когнитивного бессознательного»: «Теория Фрейда объясняет, почему остроты обычно сжаты, компактны и имеют двойной смысл. Это нужно для того, чтобы обмануть по-детски простодушных цензоров, которые видят только поверхностный, совершенно смысл шуток и не могут распознать скрытые в них запретные желания" (8).

В общем поведение Гоголя-рассказчика отнюдь не было спонтанным: в основе его лежало тонкое и точное понимание законов и специфики жанра анекдота, понимание того, как он должен функционировать. Да, о любви Гоголя к сальностям в обществе было известно, однако он был чрезвычайно изобретателен и свою страсть к рассказыванию неприличных историй всегда проявлял предельно неожиданно, настолько повергая в окружающих в состояние шока, что тут частенько было просто не до осуждений. Иначе говоря, стратегия, выработанная Гоголем, действовала безошибочно, благодаря его умению напасть во-время из-за засады. По этой причине Николаю Василевичу прощалось то, что другим никак не могло проститься.

Данное обстоятельство, как мне кажется, очень хорошо иллюстрирует мемуарная зарисовка Вл. Соллогуба о том, как в обществе реагировали на неприличные истории, которые пробовал рассказывать Вл.Ф. Одоевский, и на устные новеллы Гоголя – очень любопытный сопоставительный анализ: «Он (В.Ф. Одоевский – Е.К.) отличался еще тою особенностью, что самым невинным образом и совершенно чистосердечно и без всякой задней мысли рассказывал дамам самые неприличные вещи; в этом он совершенно не походил на Гоголя, которые имел дар рассказывать самые соленые анекдоты, не вызывая гнева со стороны своих слушательниц, тогда как бедного Одоевского прерывали с негодованием. Между тем Гоголь всегда грешил преднамеренно…» (9)

Зачастую Гоголя просто не успевали прервать, ибо неприличность рассказываемого, в силу специально предпринимаемых автором композиционных усилий, как правило, осознавалась слушателями и слушательницами в самый последний момент, буквально на исходе устной новеллы. Приступая же к анекдоту, Гоголь в большинстве случаев делал крайне постную физиономию и придавал своему повествованию совершенно благонамеренную тональность. Это очень хорошо показано в «Воспоминаниях» Вл. Соллогуба, который довольно подробно, с привлечением массы интереснейших деталей, воссоздал, как Гоголь в семействе Виельгорских рассказал анекдот о публичном доме. Рассказал именно дамам Виельгоским. Это важно.

Луизу Карловну Виельгорскую, урожденную принцессу Бирон, сам император Николай Павлович считал излишне педантичной (10). Более того, она была дамой в высшей степеии строгой, высокомерной и даже чванной, к тому же маниакально помешанной на воспитании своих дочерей. В общем, в ее присутствии не могло быть даже малейшего неслблюдения приличий. Вл. Соллогуб, бывший членом семейства и прекрасно знавший ее, писал: «Теща моя была до болезни строптива насчет нравственности» (10). И вот именно в присутствии самой Л.К. Виеельгорской и ее дочерей Гоголь как раз и рассказал анекдот о публичном доме. Это была настоящая провокация, неслыханно дерзкая провокация, и она была блистательно осуществлена.

Тут еще следует помнить, что Гоголь ведь был своего рода духовным наставником дам Виельгорских. И анекдот (это настоящая устная новелла, подробно и широко развернутая) был рассказан в ходе беседы, густо насыщенной религиозно-мистическим колоритом, и Гоголь начал свое повествование строго в унисон с моралистическим пафосом беседы, так что строгая и церемонная Луиза Карловна никакого подвоха не чувствовала. Крайне любопытно и то, что все это происходило уже в поздний (мистический) период (уже после 1847 года) гоголевского пути, когда Николай Васильевич поселился уже у одержимого верой А.П. Толстого. Считается, что Гоголю тогда было уже не до шуток, ан нет. Итак, духовные ученицы стали утешать погруженного в черную меланхолию Гоголя и вот, как он на это отреагировал (привожу в подробнейшей записи Вл. Соллогуба и в краткой, но очень выразительной и остроумно-афористичной записи Нестора Кукольника; причем, последний явно слушал анекдот не дома у Виельгорских, куда он не был вхож, а в своем дружеском кругу или у общих знакомых):

«Гоголь проживал тогда у графа Толстого и был погружен в тот совершенный мистицизм, которым ознаменовались последние годы его жизни. Он был грустен, тупо глядел на все окружающее его потускневший взор, слова утратили свою неумолимую меткость, и тонкие губы как-то угрюмо сжались. Графиня Виельгорская старалась, как могла развеселить Николая Васильевича, но не успевала в этом; вдруг бледное лицо писателя оживилось, на губах опять заиграла та всем нам известная лукавая улыбочка, и в потухших глазах засветился прежний огонек.
– Да, графиня, – начал он своим резким голосом, – но вот вы говорите, про правила, про убеждения, про совесть, – графиня Виельгорская в эту минуту говорила совершенно об ином, но, разумеется, никто из нас не стал его оспаривать, – а я вам доложу, что в России вы везде встретите правила, разумеется, сохраняя размеры. Несколько лет тому назад, – продолжал Гоголь, и лицо его как–то сморщилось от худо скрываемого удовольствия, – я засиделся вечером у приятеля, где нас собралось человек шесть охотников покалякать. Когда мы поднялись, часы пробили три удара; собеседники наши разбрелись по домам, а меня, так как в тот вечер я был не совсем здоров, хозяин взялся проводить домой.

Пошли мы тихо по улице, разговаривая; ночь стояла чудесная, теплая, безлунная, сухая, и на востоке уже начинала белеть заря – дело было в начале августа. Вдруг приятель мой остановился посреди улицы и стал упорно глядеть на довольно большой, но неказистый и даже, сколько можно было судить при слабом освещении начинающейся зари, довольно грязный дом. Место это, хоть человек он был и женатый, видно, было ему знакомое, потому что он с удивлением пробормотал:
– Да зачем же это ставни закрыты и темно так?.. Простите, Николай Васильевич, – Обратился он ко мне, – но подождите меня, я хочу узнать…
И он быстро перешел улицу и прильнул к низенькому, ярко освещенному окну, как-то криво выглядывавшему из-под ворот дома с мрачно замкнутыми ставнями. Я тоже, заинтересованный, подошел к окну (читатели не забыли, что рассказывает Гоголь).

Странная картина мне представилась: в довольно большой и опрятной комнате с низеньким потолком и яркими занавесками у окон, в углу, перед большим киотом образов, стоял налой, покрытый потертой парчой; перед налоем высокий, дородный и уже немолодой священник, в темном подряснике, совершал службу, по-видимому, молебствие; худой, заспанный дьячок вяло, по-видимому, подтягивал ему. Позади священника, несколько вправо, стояла, опираясь на пинку кресла, толстая женщина, на вид лет пятидесяти с лишним, одетая в яркое зеленое шелковое платье и с чепцом, украшенным пестрыми лентами на голове; она держалась сановито и грозно, изредка поглядывая вокруг себя; за нею, большею частью на коленях, расположилось пятнадцать или двадцать женщин, в красных, желтых и розовых платьях, с цветами и перьями, в завитых волосах; их щеки рдели таким неприродным румянцем, их наружность так мало соответствовала совершаемому в их присутствии обряду, что я невольно расхохотался и посмотрел на моего приятеля; он только пожал плечами и еще с большим вниманием уставился в окно.

Вдруг калитка подле ворот с шумом растворилась и на пороге показалась толстая женщина, лицом очень похожая на ту, которая в комнате присутствовала на служении.
– А, Прасковья Степановна, здравствуйте! – вскричал мой приятель, поспешно подходя к ней и дружески потрясая ее жирную руку. – Что это у вас происходит?
– А вот – забасила толстуха – сестра с барышнями на Нижегородскую ярмарку собирается, так пообещалась для доброго почина молебен отслужить.

– Так вот, графиня, прибавил уже от себя Гоголь, – что же говорить о правилах и обычаях у нас в России?

Можно себе представить, с каким взрывом хохота и вместе с каким изумлением мы выслушали рассказ Гоголя; надо было уже действительно быть очень больным, чтобы в присутствии целого общества рассказать графине Виельгорской подобный анекдотец" (12).

Сравните теперь вышеприведенный вариант, зафиксированный Вл. Соллогубом, с более сжатым, но зато более откровенным и четким вариантом из записной книжки Нестора Кукольника (там есть великолепная пуантирующая формула «чтобы господь благословил и делу успех послал», ускользнувшая от Вл. Соллогуба):

«В обществе, где весьма строго уважали чистоту изящного, упрекали Гоголя, что он сочинения свои испещряет грязью подлой и гнусной действительности.
– Может быть, я и виноват, – отвечал Гоголь, – но что же мне делать, когда я как нарочно натыкаюсь на картины, которые еще хуже моих. Вот хотя бы и вчера, иду я в церковь. Конечно, в уме моем уже ничего такого, знаете, скандалезного не было. Пришлось идти по переулку, в котором помещался бордель. В нижнем этаже большого дома все окна настежь, летний ветер играет с красными занавесками. Бордель будто стеклянный, все видно. Женщин много; все одеты будто в дорогу собираются: бегают, хлопочут, посреди залы столик покрыт чистой белой салфеткой; на нем икона и свечи говорят… Чтобы это могло значить?
У самого крылечка встречаю пономаря, который уже повернул в бордель.
– Любезный, – спрашиваю. – Что это у вас сегодня?
– Молебен, – покойно отвечал пономарь. – Едут в Нижний на ярмонку, так надо же отслужить молебен, чтобы господь благословил и делу успех послал» (13).

А теперь опять вернемся к записи, сделанной Вл. Соллогубом. Думаю, что только то шоковое состояние, в которое оказались повернуты главные слушательницы и в первую очередь чванная и гордая урожденная принцесса Бирон, в замужестве Виельгорская, и спасло Гоголя от ее сиятельного гнева. Но при этом несомненно и то, что, развертывая свою устную новеллу, Гоголь как раз и рассчитывал на то, что сумеет вызывать у своих слушательниц ощущение крайней растерянности и что никакого отпора он не получит. Так «великий меланхолик» поступил с теми, кто осмелился учить его и утешать. Он разделался со своими великосветскими приятельницами с помощью анекдота.

С коллекциями анекдотов Николая Гоголя и Нестора Кукольника можно ознакомиться, обратившись к антологии « Русский исторический анекдот от Петра Первого до Александра Третьего » (СПб., Пушкинский фонд, 2017).

_______________________________

(1) Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. / Издание подготовила С.В. Житомирская. М., 1989. С. 57.
(2) Там же. С. 454
(3) Там же. С. 454.
(4) Там же. С. 454.
(5) Библиотека для чтения, 1864, февраль. С. 7.
(6) Чижов Ф.В. Мемуары. // Кулиш П.А. Записки о жизни Н.В.Гоголя. СПб., 1856, т. 1. С.: 326.
(7) Арнольди Л.И. Мое знакомство с Гоголем. // Русский вестник, 1862, т. 37. С. 63.
(8) Мински М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного. // Новое в зарубежной лингвистике, вып. 23. М., 1988. С. 282.
(9) Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. Л., 1988. С. 441-442.
(10). Из воспоминаний баронессы М.П.Фридерикс. // Исторический вестник, 1898, №1. С. 82.
(11) Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. С. 436.
(12) Там же. С. 442-444.
(13) Опубл. в кн.: Курганов Е.Я. Анекдот как жанр. СПб., 1997. С. 112-113.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив