Два года без МГУ

diak-kuraev — 10.07.2016 Конечно, Московский университет XIX века не был ни «храмом науки», ни «республикой ученых». В этом отношении ему далеко до средневековых университетов XIII века. Постоянное вмешательство властей, тотальная слежка, жесткий контроль цензуры, консервативность и невысокий культурный уровень значительной части профессуры, интриганство... Все эти следствия внутренней и внешней несвободы были присущи университетской жизни; да и не могли застарелые болезни русского общества миновать университет. Тот список сияющих имен ученых, который университет мог бы предъявить в свое оправдание, появился скорее вопреки, чем благодаря. Но при всем этом наличествовала, так сказать, субстанция университета. Сущность была извращена, но она по крайней мере существовала. Нам же приходится восстанавливать саму идею университета как особой формы духовного бытия, и вряд ли здесь стоит надеяться на быстрые успехи.

Потребуется труд, опыт и время для того, чтобы понять необходимость автономии университета. Ведь он не может иначе выполнять свое предназначение — искать новое, а не перерабатывать заранее известное. Автономные университеты так же необходимы современному обществу, как независимые монастыри были нужны для духовного здоровья средневекового общества. Не скоро будет ясно осознано и то, что свободомыслие, этот драгоценный плод человеческой истории, нужно не подавлять, а культивировать, ибо оно не угрожает обществу,
а защищает его от одержимости абстракциями и от рабской тупости, и что студенческая община — самый благодатный предмет для таких забот.

Основательно забыто то, что было известно еще авторам древних Упанишад: знание есть результат индивидуального общения учителя и ученика, а не безличной передачи информации, и, следовательно, не надо жалеть сил и времени на подлинные формы обучения. Такие явно враждебные духу высшей школы принципы, как изоляция от Запада, поощрение политической пассивности и покорности, формальная и содержательная унификация мышления, вот-вот уйдут в прошлое. Но еще не осознано (и едва ли скоро будет осознано) особое призвание университета к сохранению чистоты незаинтересованного теоретического взгляда на мир. Где как не в университете воспитывать эту столь же моральную, сколь и научную способность отличать идеи от идеологии, беспристрастность от безразличия, полемику от перепалки?

Как знать — может быть, сборник воспоминаний об университете окажется в этом смысле полезнее и важнее, чем педантично написанная его история? В слове «воспоминание» есть что-то говорящее о незаконченности, о продолжении жизни в памяти, окрашенной личным отношением к былому. Читая эти мемуары, многие, наверное, приобретут немного эпического спокойствия или что то же самое, почувствуют себя менее одинокими.

Александр ДОБРОХОТОВ, кандидат философских наук. Ряд мозаичный и прерывистый... // Новый мир 1990, № 7

Надежды Александра Львовича не сбылись. В отличие от опасений.

(об авторе - https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%94%D0%BE%D0%B1%D1%80%D0%BE%D1%85%D0%BE%D1%82%D0%BE%D0%B2,_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%80_%D0%9B%D1%8C%D0%B2%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 ).

***

Из той же статьи:

«Оптимизм» сборника во многом объясняется тем, что едва ли не половина его объема отдана воспоминаниям о 40-х годах прошлого века, когда университет переживал духовный расцвет. Вот что пишет И. А. Гончаров: «Наш университет в Москве был святилищем не для одних нас, учащихся, но и для их семейств и для всего общества Образование, вынесенное из университета, ценилось выше всякого другого. Москва гордилась своим университетом, любила студентов, как будущих самых полезных, может быть громких, блестящих деятелей общества. Студенты гордились своим званием и дорожили занятиями, видя общую к себе симпатию и уважение... Эти симпатии вливали много тепла и света в жизнь университетского юношества... Свободный выбор науки, требующий сознательного взгляда на свое влечение к той или другой отрасли знания, и зарождающееся из того определение своего будущего призвания — все это захватывало не только ум, но и всю молодую душу».

Неужели перед нами николаевская Россия?
Действительно, и подъем национального самосознания, и активная интеллектуальная жизнь московских кружков, и особая атмосфера становления великой литературы — все это способствовало процветанию университета. «И слава богу: умное было начальство»,— добавим словами И. А. Гончарова, к которым присоединяются и многие другие мемуаристы.

С. С. Уваров, министр народного просвещения с 1833 по 1849 год, сумел, искусно маневрируя, создать в Московском университете островок относительной духовной независимости. И хотя комментарий к сборнику ставит на место восторженных мемуаристов, напоминая, что Уваров был автором реакционного курса «официальной народности», приходится признать, что уваровское министерство было, возможно, самым мудрым покровителем университета за всю его историю.

Как ни парадоксально, светлые времена университета закончились тогда, когда общество в целом вступило в эпоху освободительных реформ. Великий замысел Ломоносова и Шувалова, усилия дипломатичного Уварова — все это не выдержало натиска инертной русской реальности, с одной стороны, и революционной стихии — с другой.

Кажется, современное общество в известной мере подготовлено к возрождению идеи университета. Мы легко соглашаемся с тем, что фундаментальные исследования в конечном счете оказываются выгодней чисто прикладных; что, говоря словами Ф. Бэкона, светоносность эффективнее плодоносности. Однако многие ценности университетской культуры по-прежнему встречают какое-то сопротивление в нашем сознании.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив