ДУША

ДУША

   Зима. Семь часов утра. Темень. Слякотно. Хмурая погода подобралась к Ивану Спиридоновичу несколько дней назад. Он помнил даже, когда? Потому что тогда он заболел. Его и раньше прихватывало сердце, а сейчас боль обложила всю грудь и спину, не оставив даже свободного места.

   Он осторожно встаёт с постели и решает пойти в городскую больницу, но боль, ворвавшись вглубь, завязывается в тугой, острый комок, в который словно воткнута игла, и сваливает его обратно. Он водит рукой по тумбочке, нащупывает валидол и, захватив пару штук,  запихивает их под язык  в рот. Ему немного становится легче, он снова ложится, остатки здоровья отжимают боль, и он не замечает, как на него наваливается сон.

- Бедняга, - думает его душа.- Уже сколько мучается, а всё не хочет идти. Думает, что сам выкарабкается. Крепкий мужик.

   Она любит своего хозяина за его тихий, мягкий, густой голос, мастеровую ухватку, доброжелательность и главное он никогда не ругает её в отличие от соседа Бабкина, который запускает на свою душу такие матерные слова, что она удивляется, как может душа Бабкина жить в таком теле. На её месте, она давно покинула бы его.

- Пусть поспит, - решает она. – А я в это время слетаю в больницу, посмотрю, какая она.

   Она не полетела бы, но жена Ивана Спиридоновича уж больно расхваливала её: и культурные больные, никакой тесноты, и врачи такого же пошива: внимательные, обходительные, грубого слова не уронят, ощупают со всех сторон, вылечат от любой болезни. А это как раз и нужно её хозяину.

   Выпорхнув из Ивана Спиридоновича, она вылетела на улицу и увидела огромную толпу, которая тянулась по неосвещённым, кочковатым  улицам  к больнице, ориентируясь на крышу лечебницы,  возвышавшуюся над всеми городскими домами.

   Как жена Ивана Спиридоновича не хвалила больницу, но она оказалась ещё более привлекательной. Огромное трёхэтажное ослепительной белизны здание с новенькими пластиковыми окнами. Особенно красив и пышен  был двор. Он чуточку даже напомнил ей рай, когда Бог лепил её, вкладывая в человека. Она уверовала бы, что попала в райский уголок, если бы не дворник в фуфайке и ваточных штанах, заправленных в валенки.

   Он  яростно сгребал остатки снега и разносил природу теми размашистыми словами, которые он изобрёл сам, не надеясь на лексикон Бога, достаточный для рая, но мелковатый для потных, житейских будней на земле. Слова были хлёсткими, закоренелыми и слитно держались друг друга. Она приняла бы дворника за иностранца, хотя Иван Спиридонович ни разу за границу не ездил, а отбухал полвека шахтёром, но она слышала, как сосед Бабкин клял свою душу, выкрикивая, что она хуже самого последнего  иностранца, и её нужно одеть в фуфайку, валенки и куда-то далеко послать.

   Двор был  ярко освещён, и ей показалось, что солнце, пробив темень, нагнало свет и осветлило безоблачное небо, в котором отражался   сквер, усаженным молодыми ёлками, пихтами, берёзами, клёнами, закольцованными  кирпичными покрашенными в жгучий синий цвет невысокими бордюрами. По сторонам скверика разбегались широкие прогулочные дорожки, мощённые  фигурной, заграничной плиткой, а возле входа висел огромный фонарь, освещая  белые, как пенные перекаты водопада, ступеньки.

- Ну, -  подумала она, - если перед больницей такой уют, то внутренности должны быть ещё лучше. 

   Пролетев мимо заспанного охранника, раздиравшего слипшиеся от ночной смены глаза, стоявшего с разбросанными в сторону ногами возле вертушки, она подняла лёгкий ветерок. Охранник ничего не сказал,  она ведь была невидима и могла только слушать другие души, думать, но не говорить, как человек.

- Летаю тут всякие падлы, - запустил охранник не вслух,  а в душе. – Одним словом сволочи, - резюмировал он.

   Охранник был недоволен и громко высморкался на пол, а потом суконным рукавом форменной одежды вытер  заплесневевший от долго спанья  нос.

- Это Вы мне, -  хотела спросить душа Ивана Спиридоновича, но во время поняла, что говорить с людьми она не может, а только слушать, проникая в их души. Такой архитектурой наделил её Бог.

   Залетев в коридор, она застыла от изумления.  Вместо  малочисленных посетителей она увидела громадную толпу, растянувшуюся, словно амазонский удав на всю длину коридора, концы которого уходили в бесконечность. Она словно таран надвигалась на единственное окошко регистратуры, в которое нагоняли свежий воздух кондиционеры «Madein...», оставляя посетителей захлёбываться потным дыханием и тем особым запахом, которым набираются мужики вечером.....

   Рослый мужик, видимо, распорядитель порядка, элегантно одетый в серую тройку, с выскобленной улыбочкой на яйцевидном  лице, со словами: пожалуйста, проходите, в душе же, в которую она тихонько пробралась, он с лихвой  материл напиравшую разноголосую толпу, обзывая её « скотами, которых пора гнать на бойню».

- Бог с ним, - решила она, - человек не в настроении. Бывает. Не все же здесь такие. Ведь и среди нас попадаются не все добрые.

   Она была доверчива  и, прилепившись  к потолку, начала рассматривать коридор, по которому, словно за ними гнались, мотались развивающиеся  белые халаты с толстыми, картонными папками под мышкой. Она не понимала их речи, но слышала, как они  разговаривали в душе.

- Набралась сегодня, целая орава придурков, а кому расхлёбывать? Нам. Прут и прут, как будто дома дел нет. Обнаглели со своими болячками. Ни чаю толком не попьёшь, не покуришь.

- Но также нельзя, -   расстроенно подумала она. – Ведь это больные люди. Их лечить нужно. Это, наверное, единицы, - успокоила она себя. -  Нужно перемеситься в другое место и послушать.

   Она слетела с потолка и застыла над скамьёй,  усаженной  стариками с палочками  вперемешку с бабушками неопределённого возраста. 

- Подвинетесь, пожалуйста, - сказал молодой джинсовый парень спавшему мужику, -  бабушку нужно посадить.

- Не все такие плохие, - она определила это по мягкому, ласкающему тону парня. -  Вот хороший человек, -  порадовалась она и стала прислушиваться, что он говорит в душе

   Она испытала новое огорчение, услышав в душе парне: старая кляча, ну какого хрена приволоклась, тебе уже на кладбище нужно, а ты за здоровьем ползёшь. Залезешь в кабинет часа на два, а ты тут стой и парься.

- Нет, - отчаянно подумала она. -  Должны же здесь быть культурные, добрые люди.

   Она стала перемещаться с одного места на другое, и в каждом новом месте её охватывало отчаяние, потому что посетители говорили одно, а в душе думали совершенно другое и такое, что её охватывал даже страх. В, конце концов, она  зависла в паутинном углу нал мелковатой старушкой в беленькой косынке, концы которой были завязаны под остреньким, исхудавшим подбородком и увесистым мужиком. Она так долго металась по коридору, что научилась даже по-человечески разговаривать и  понимать слово, а поэтому решила больше  не залетать в другие души.

- Ох, - вздохнула   старушка. – Видать сегодня не доползу до врача. А платная тут есть?

- Имеется, - презрительно бросил мужик  с залысевшим затылком и, перевернув целлофановый пакет, высыпал кучу бумаг, которые, словно листья разлетелись по каменному полу

- Ну, с такими бумагами, - сказала бабушка, - тебя, видать, вылечили, милок?

- Ты, бабка, - рассерженно бросил мужик, -  думаешь, что я тут за солёными огурцами стою. Это всё рецепты. Всё пишут и пишут, а я пенсию всю на лекарства  бухаю и бухаю. Даже на лапу даю. Тут не врачи, - мужик оскалился, -  а... Год назад болела нога. Я врачу сказал об этом, так он вместо ноги стал лечить мне руку.

   Душа  тяжело  вздохнула. Обыкновенный разговор, но хорош тем, что мужик,  по крайней мере,  не слукавил, хоть правду сказал.

   Отдышавшись, она  решила заглянуть в регистрационное окошко. Полы паркетные блестят. Стол новенькие, отливающие небесной, чистой синевой ноутбуки, словно только что привезли с магазина. А за ним девица модельная.

- Мне бы к кардиологу,-  глуховато шепчет старик с клюкой.

- А зачем, – спрашивает молодая белокурая девица, разглядывая накрашенные ногти. – Что у Вас болит?

- Сердце, - жалуется старичок, - боюсь, что  помру. Жену на кого оставлю

- К какому врачу желаете, - девица запускает  экранную улыбку.

- К  самому лучшему.

- Вот так сразу и к самому лучшему, - мягко отвечает она, недовольно качая  головой. -  Сначала нужно быть скромнее и проще. Чтобы всё происходило постепенно. От простого к сложному.

- Да мне к любому, милая, - хрипит старичок. – Сердце тюкает. Боюсь, что хрюкнет и вывалится. А вставить его -  уже не вставят

- Да что Вы так голос повышаете. Сейчас посмотрим. Нужно быть спокойным, вежливым. Нервничать Вам нельзя. Иначе возле окошка и помрёте, а потом разбирайся.

   Она бегает мышкой по компьютеры, скороговоркой перечисляет врачей и вылавливает какого-то Ефима Трахимовича.

-К нему?

- Да, да,- старик поспешно крестится, хотя по его растерянному лицу можно понять, что никакого Трахимовича он не знает и в глаза не видел.

- Хороший кардиолог, - отвечает задумчиво девица, выпуская весёлые огоньки из глаз, - но я должна вас огорчить. Только Вы не переживайте. Даст Бог, продержитесь ещё. К нему запись на месяц вперёд. Может быть, Вас записать к участковому терапевту Он сердце хорошо лечит.

- Мать твою! Записывай к кому угодно, - не выдерживая, орёт старичок. -  Только чтобы он обязательно  врачом был. Мочевиком, ухо, горло, нос, травматологом, а там я пробьюсь по лабиринтам.

   Душа чувствует, как она слабеет и бухается на лавку рядом со старушкой с острым внимательным взглядом, которым она рассматривает  утрамбованную толпу.

- Сегодня хороший навар для заработка, - слышит она говор её души, - тута их не вылечат, - твёрдо бросает она. – Я знахарка и лечу за деньги все болезни, а вылечится пациент или нет, так это  дело Бога. – Она крестится и уверенно направляется к старушке, высохшей, словно дерево.

   Душа залетела бы  в любой врачебный   кабинет, чтобы послушать, о чем говорит врач с пациентом, но накопившийся горький опыт подсказывает ей, что лучше этого не делать. Она  срывается со скамьи, проскакивает мимо   окошка регистрации,  проспавшегося охранника, который недовольно  сплёвывает на пол, размазывая слюну ботинком,  и вздрагивает каждый раз, когда открывается входная дверь и вылетает на улицу. Сверху она замечает, как нарастает толкотня на ступеньках, превращаясь в локтевую давку.

   Дома она видит, что Иван Спиридонович лежит на койке. Она залетает в его тело  и думает, что у неё хороший, добрый  хозяин, и если её не сломают  его боли, а она уверена, что не сломают, потому что Иван Спиридонович уважает её,  любит, верит в неё, никогда не говорил о ней худого слова и не скажет, то он обязательно выздоровеет.