Да сходи ты в Чулковку

filibuster60 — 04.09.2017 – Паш, тебе про Чулковку уже рассказывали?
    – Нет ещё, а что?
    – Ну... хм... в общем, не ведись на этот поролон.
    – В смысле?
    – А во всех смыслах.
   (из диалога на мысе Шипунском)

       Э-э... ну, номер не скажу, потому что там всё это до сих пор, хоть и подсокращённо-усечённое. Служба – она на самом дальнем рубеже как шла, так и по сей день идёт. Поэтому назовём его так: морской радиотехнический пост. А чем они там занимаются на мысе Шипунском, вам должно быть неведомо, ибо хрен вам, рожи шпиёнские.
       Святым: мыс Шипунский – это на Камчатке. Камчатка – это слегка где-то там за МКАДом, а Шипунский – как раз там и притом на самом-самом краю. То есть для тех, кто на Шипунском (для краткости – на Шипуне, с ударением на «е»), троллейбус, например, – это нечто потрясающее. Архетип из прошлых жизней.
       Будем точными: Шипунский – это полуостров. Их там, на восточном берегу Камчатки, по большому счёту, четыре. Самых больших. Вот когда кто-то (вернее, Кто-то) отрывал от Камчатки лишнее, Он очень торопился. Западный берег, где Охотское море, аккуратно оторвал, а с востока Ему уже, видать, некогда было, очень спешил; просто дёрнул, получилось неровно, а переделывать Он почему-то не стал. И теперь эти вот четыре полуострова в Тихий океан торчат – Шипунский, Кроноцкий, Камчатский и Озерной. Шипунский к прелестям камчатской цивилизации самый ближний, он южнее всех, потом идут Кроноцкий и Камчатский, а на Озерном не то что архетип «троллейбус», там вообще слова такого никто не знает. Потому как незачем.
       Каждый из полуостровов царапает тихость океана одноимённым мысом; исключение – полуостров Камчатский, на котором самый торчащий в океан мыс носит вполне логичное название Африка. Однако хватит географий.
       На Шипуне сидят военные. И тут у них всё не так, как у людей.


Домики гарнизона на мысе Шипунском, 2016 г.

Впрочем, нет. Наоборот. Как раз тут-то всё как у людей. Тут у двуногих в почёте правильные людские взаимоотношения, исконные мерила и ценности, которые в стеклобетонных и асфальто-пластиковых цивилизациях приходится искать с прожектором, ибо утрачены безвозвратно. А здесь по-другому никак. Здесь каждый как рентгеном насквозь. Здесь ты просто вынужден стать нормальным человеком, даже если изначально был конченый говнюк. Специфика дальней «точки». Говнюки не выживают.
       В общем, Пашу туда командовать посадили. И командир взвода обеспечения тут же предупредил его насчёт Чулковки. Потому что неудобно, всё же командир как-никак. Был бы не командир, шиш бы предупредили.
       А... ну да, пардон, я ж сразу-то не сказал. Шипун (в смысле полуостров), он здоровенный такой, аж целых тридцать восемь километров сморщенной камчатской земли. Сопки, овраги, распадки, перевалы, с гряды на гряду; тут низинка с топью, там снежники летом, ручьи и поросшие мягким рваным бархатом зелени, скажем так, «складки местности» – чем дальше к Шипуну (который мыс), тем ниже и беднее, потому что там нормальную растительность ветрами сдувает. И если кто-то по наивности полагает, что по этим тридцати восьми кэмэ можно прогуляться пешедрапчиком туда-обратно, то вот пусть потрогает ручонками наш здоровенный отнюдь, поскольку променад не состоится. Во многие места двуногие вообще ничем и никогда не ступали, потому что им там нечего делать и потому что туда хрен какими ногами доберёшься. Да и вообще ни на чём не доберёшься, и фигу найдут потом.
       А куда двуногие на Шипуне-полуострове ступали, там три малюсеньких зенитно-ракетных дивизиона стояло плюс прикрываемая ими такая же малюсенькая база лодок-дизелюх. Лодки прятались в уютной бухте Бечевинской, а дивизионы были раскиданы по всему Шипуну-полуострову, и один прямо на самом Шипуне, который мыс. И в гости друг к другу ходили только на моторках и вертолётом (ежели случались челночные рейсы), а на Большую землю исключительно по воздуху и по воде с оказией.
       Поэтому, чтоб там (или тут?) совсем не сбрендить, иногда постоянно веселились. А шутки у мужиков, чтоб вы знали, обычно мужские, об изысканности речь, понятно, ни разу не идёт; и само собой, под особым прицелом всегда были новенькие. Где ж ещё выяснить, кто ты такой, кроме как под обстрелом.
       Женскому полу на Шипуне-мысе делать решительно нечего. Разве что ты супруга офицера или мичмана, запросто куришь «беломор» или высушенный мох и не боишься, что следующий вертолёт может быть через месяц, а то и позже. Спартанские условия в сравнении с шипунскими – да райский рай просто.
       Впрочем, откровенно говоря, вся Камчатка рай. Конечно, видный не всем и не сразу, но таки вот.
       В общем, нету тёток на Шипуне. А мужикам без тёток печаль и грусть. В чём эта грусть выражается, известно каждому, а на Шипуне (ну, мысе) это дело и вовсе возведено в куб, потому что с выпивкой практически никак. Примерно через месяц холостяк готов выть ослиным воем и ухаживать за бредущей мимо дома медведицей, дарить ей бруснику и шептать в мохнатое ухо ласковые слова. Ну, или с головой уйти в занятия художественным свистом.
       И вот как раз тут ему и говорят: ну ведь Чулковка ж есть, чего ты маешься.
       И он такой сразу – фа-а-а-а! – и делает стойку, и глаза горят, ноздри жаром дышат.
       Вернее, не совсем так. К Чулковке его начинают готовить загодя. Где-нибудь в каком-нибудь безобидном или даже вовсе служебном разговоре аккуратно и мимоходом употребляется слово «Чулковка», после чего внимательно смотрят, чтобы следующее упоминание произошло не сразу. На вопрос неофита, что такое Чулковка, ему отвечают: «Ай, потом узнаешь, делом займись». И вот так несколько раз, при этом тщательно следя, чтобы банан созревал постепенно и со всех сторон одинаково.
       А когда этот банан уже не банан, а бананище (ну, то есть плод окончательно созрел до кондиции), ему и сообщают, что Чулковка...
       – ...ну, дык, рыбзавод же там. Рыбзаводик. В бухте Железной, мы ж тебе говорили... Забыл?
       Бухта Железная, или просто Железка, это на западном побережье Шипуна; не так уж и далеко, но дорога туда – она там только сперва дорога, «гэтээсками» укатанная, а дальше непроходимый кедрач, буераки-реки-раки – словом, полная жопа. В том кедраче и сгинешь, даже косточки не найдут.
       – ...и там одни бабы. Бригадир, а с ним штук семьдесят баб. С сиськами. Рыбу шкерят-порют-солют. Туда в бригадиры только евнухов берут.
       – Евнухов? – посвящаемый меняется в лице.
       – Ну да, скопцов всяких, – невозмутимо врут «аксакалы». – Которые без этого. Или у которых «на пол-шестого». Потому что нормальному мужику там через неделю хана.
       После чего вызревшего к посвящению оставляют на какое-то время в относительном покое, но втихаря присматриваются. Ну, мало ли он там. Шипун, как-никак, тут своя специфика. «Какое-то время» обычно растягивается максимум на день-полтора, в течение которых подопытный уже и сидеть не может, не ёрзая, потому что у него всё свербит и чешется – если он, конечно, нормальный мужик, а в военно-морской флот, докладу я вам, ненормальных не берут, даже если служить им на берегу.
       А служба воинская, надо вам заметить, состоит из самой что ни на есть боевой и повседневной деятельности. И хрен ты, приятель, вот просто так вот запросто в Чулковку на размагничивание сбежишь. Матросам-срочникам, понятно, и вовсе не светит, но они тоже про Чулковку знают, все как один, и лишь томно вздыхают, хитро закатывая глазки. Не иначе в самоходы по ночам туда мотаются... негодники... а чего там, всего-то девять кэмэ до истоков ручья Железного (через перевал), это если по прямой, а там вдоль по руслу да под горочку, озерцо Железное по бережку вот так вот обходишь, с любой стороны, и вот она, бухта с вожделенным рыбозаводиком. В котором и ждут тебя бабы, которые в шесть секунд сделают счастливым кого угодно, вплоть до тебя. А ты, разумеется, их.
       Непроходимый кедрач и ольхач, понятно, не в счёт. А что до медведей, то на этот случай есть всякое огнестрельное и ракетницы.
       В общем, наступает момент, когда ему, словно при инициации, открывают «тайну Чулковки» и говорят:
       – Давай, чеши. Проведи выходной с пользою.
       И с наслаждением наблюдают.
       А Юра, надо вам сказать, был из тех мичманов, которые после полугодового воздержания готовы совокупиться даже с дверной ручкой, потому что слова «ручка» и «дверь» женского рода.
       И когда он созрел до состояния звонкого звона, кровожадные товарищи проверили, хорошо ли он выбрит, тщательно ли побрызган одеколоном; дали ему сидор (то есть вещмешок), насовали туда гостинцев для голодных тёток (щука и сом в томате, колбасный фарш, сгущёнка и прочее печенье) – короче, экипировали как следует в соответствии предстоящим походом, включая новые трусы и тельник. После чего повесили ему на шею ружьё и сказали:
       – Иди и люби.
       Ружьё, само собой, дали неучтённое, они там на каждой точке из рук в руки поколениями переходили за полсотни рублей, и даже в Бечевинке всегда так было. Это так, к слову.
       Ну, патронов дали, конечно, «редэт» от комаров. И пошёл он, толкаемый в спину лучами солнца, на ходу сглатывая слюну.
       Потому что абсолютное большинство всё же отказывались от пешего похода. Максимум через двести метров пути, после которых у посвящаемого наступало понимание: что-то тут не так, не могут вот так вот отпустить в опасные и дикие камчатские марафоны человека одного, к тому же не знающего точной дороги.
       А этот рванул, как сэр Галахэд за Граалем. Глаза навыкате, «бабы! бабы! бабы» – и попёр, попёр, попёр. В гору.
       Там сначала дорога, накатанная ГТСкой, я уже говорил. Вот по ней мичман Юра и устремил себя в мифическую Чулковку. Попёр к придуманным бабам, только мох и камушки из-под копыт.
       Мужики постояли, поржали, по ляжкам себя похлопали, оценили напор, удовлетворённо покивали головами и запустили мотор тягача – чтобы догнать его, уже посвящённого, расколоться, насладиться эффектом, ещё поржать и всем вместе отправиться обратно.
       Рванули вперёд на второй, проехали метров восемьсот и подивились тому, как далеко он уже успел ушуршать. Вновь зарычали мотором, загремели гусеницами и нагнали.
       – Слышь, – говорят ему, – тпру, мы пошутили.
       – Насчёт чего пошутили? – это Юра весело спрашивает, не переставая размашисто шагать.
       – Насчёт баб, – отвечает Саша, командир взвода обеспечения.
       – Чо гоните, – отвечает и нормально чешет дальше.
       И вот так – топ-топ-топ, дыр-дыр-дыр – он с сидором за спиной и с ружьём на шее, и мужики на ГТСе рядом, и плевал он на увещевания и разъяснения. Паша ему орёт, по лбу своему стучит:
       – Стой!!! Шутка это, понимаешь?! Шутка юмора такая!
       Никакого КПД.
       Тогда обогнали его и перегородили тягачом дорогу, которая скоро закончится и упрётся в кедровый стланик, спрыгнули и отобрали ружьё (превентивная мера, чтобы при выплёскивании эмоций не перестрелял).
       И только оставшись без ружья, он вдруг поверил и всё понял.
       И жизнь тут же потеряла смысл.
       Потому что без цели – это не жизнь.
       Мужикам даже стыдно стало. Ну... чуть-чуть так стыдно, слегонца, самую малость. Ведь у обитателей Шипунского полуострова всё было не так, как у расцивилизованных людей с их надуманными представлениями обо всём.
       А в бухте Железной нет никакого рыбзавода, и никогда не было. И не будет. И голодных тёток там тоже нет. Там есть только старые и ржавые ракетные контейнера в два ряда, потому что на горной гряде, отделяющей Железку от бухты Моржовой, стоял зенитно-ракетный дивизион, свёрнутый где-то в конце девяностых. Не удивлюсь, если с него вот так же в шутку отправляли холостяков размагнититься в соседнюю бухту Большая Медвежка. А то и на Шипун, который мыс на одноимённом полуострове.


Юго-юго-западный берег полуострова Шипунский. Бухта Железная с той стороны, одиннадцать километров по прямой.

(из ненапечатанного сборника "Макароны по-флотски)
© 2017

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив