Беслан. «А моя вина, она всем видна...»

Годовщина бесланской трагедии активизировала критику, если выразиться помягче, в адрес власти, устроившей из освобождения заложников кровавую мясорубку. Критика, если говорить мягко, этого деяния (если говорить совсем мягко) власти, конечно, справедлива.

Но... она переводит стрелки с главного виновника, ответственного за это преступление. Я говорю не о террористах. Я говорю о нас с вами, дорогие друзья, о всем нашем народе.

Сколько человек из всего нашего народа, узнав, что террористы захватили бесланских детей, сразу же подумали «Надо немедленно выполнить все их требования и освободить детей»? Сколько человек не сжали губы и не сказали себе: «С террористами не разговаривают!»? Кто это, кстати, нам сказал, а главное, почему мы так легко поверили, что не разговаривают?. Сколько человек не сказали всколыхнувшейся внутри жалости: «Помалкивай! Очень жаль, конечно, но детьми придется пожертвовать» и добавили для очистки все продолжающей что-то им твердить совести: «Очень жаль!..». Точно так же, как Акула Додсон у О.Генри – «Мне очень жаль Билл, что гнедая сломала ногу».

Что должна была делать власть при таком единодушии народа? Ровно то, что она сделала.

Конечно, огромная вина власти в том, что пять лет до Беслана она целенаправленно и последовательно воспитывала подведомственный народ в таком духе. Это воспитание – главное преступление власти, по сравнению с которым бледнеет любое другое.

Ну, а мы-то?.. Мы-то с какой радостью решили стать первыми учениками в этой школе бесчеловечности...

Что же теперь кричать «Ах, какие они коварные!.. Ах, какие жестокие!..» А мы-то?

Мы, правда, не были коварными. Коварство, вообще не наш грех – мы были бесхитростными, доверчивыми обозленными дураками И оттого в душе жестокими были не меньше власти.

Хоть одна демонстрация с требованием к власти «Освободите детей!» была? Нет. Первого и второго сентября мы ждали то, что произошло третьего. То, что не могло не произойти третьего. То, к чему мы приговорили бесланцев своими мужестсвенно сжатыми губами.

И сегодня многие считают такие сжатые губы единственным способом пройтись по жизни. «Пусть другие кричат от отчаяния, от обиды, от боли, от голода, мы-то знаем...». Только сегодня уже времена другие, и знаем мы, что доходней молчания, которое так бесило Галича, другое: сжатые губы, сжатые кулаки – и напролом. Вперед, к победе... Только уже вовсе не коммунизма...

1995, Буденновск и 2004, Беслан. Девять лет. Всего девять. И как будто другой народ. Один душою аплодировал Черномырдину с его «Шамиль Басаев... Говорите громче», под камеры, перед всем миром... Другой народ с удовольствием переложил ответственность за решение о массовом убийстве, которое в хорошо закрытом от посторонних глаз помещении принимали за нас, но от нашего имени «настоящие мужики».

Были ли в сентябре 2004-го другие? Те, кто понимали, что, когда преступник приставил нож к горлу ребенка, у нормального полицейского нет другого выбора, кроме как откинуть свой пистолет? Наверное, были... Но молчали. По разным причинам, но молчали. У кого-то были дела важнее. Кто-то не видел смысла кричать – и в самом деле, велик ли смысл взывать к душе толпы, обезумевшей от ненависти? Разорвут. Как пособника террористов. В общем, молчали...

Я не исключение. Так что это и моя вина. А моя вина – как точно подметил Окуджава – она всем видна...