Ануфриев В.П. Быль и легенды Бородинского сражения.

jackopone — 20.04.2015 Часть 1. «Белые пятна» на пути к Бородинскому полю.
«Погоди, еще в пути грохочут фуры           
Пыль летит и проплывают кивера,            
Штык заточен, ус закручен, пуля - дура.    
Погоди, солдат, покуда не пора».
(А.Стрижевский).
Гл.1. Причина не запланированного приезда Кутузова из Гжатска в Царёво- Займище 17 (29) августа (начало).
«Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали… »
(М.Ю. Лермонтов ).
Кутузов был компромиссной фигурой только для политических сил страны. Высший генералитет отнесся к этому назначению, мягко говоря, прохладно. В этой связи интересно мнение начальника артиллерии 1-й армии графа А.И. Кутайсова, который узнал о назначении Кутузова ещё 14 (26) августа в Вязьме, как полагает А.А. Смирнов, от своего брата-сенатора. «Граф Александр Иванович, - вспоминал Дивов, - получивший на этот счет верное известие, написал о том несколько строк на клочке бумаги и приказал мне отвезти эту записку к другу своему Ермолову,  прибавив, чтобы я никому ее не показывал, а в случае невозможности сохранить тайну, уничтожил бы записку».[i] Вряд ли бы такая инструкция была дана, если бы этот отзыв носил положительный характер. Даже ближайший помощник Кутузова по Дунайской (Молдавской) армии А.Ф. Ланжерон, участник Аустерлицкого сражения, в котором его колонна понесла значительные потери, в своё время с иронией написал из Бухареста в письме масонскому собрату М.С. Воронцову по поводу отъезда шефа: «Кутузов уехал, он нас растрогал при отъезде. Он был очень любезен и очень тронут. Пусть господь даст ему фельдмаршальский жезл, покой, тридцать женщин и пусть не даёт ему армию».[ii] С женщинами Кутузов всегда умел находить общий язык. Жандармский офицер Э.И Стогов отмечает, что «всю жизнь был он поклонником женщин, влюблялся до глубокой старости и во всю жизнь не любил ни одной женщины искренно».[iii] «Растрогал» он и мадам  Сталь, которая виделась с ним накануне его отъезда в армию. Скорее всего, дипломатичность мешала Кутузову в отношениях с женщинами (иначе ко всем прочим достоинствам он получил бы еще и славу донжуана, да еще в его возрасте), но на государевой службе она оказывала ему неоценимую услугу. Она же помогла ему и во взаимоотношениях с далёкими от светских салонов и либерально-демократических идей масонов высокопоставленными начальниками действующей армии, руководствующихся своими карьерными интересами. Особенно ярко своё недовольство высказал командующий 2-й армией П.И. Багратион в  письме московскому губернатору Ф.В. Ростопчину от 16 (28) августа 1812г., написанному после получения императорского рескрипта о назначении Кутузова: «Хорош и сей гусь, который назван и князем, и вождем. Если особенного повеления он не имеет, чтобы наступать, я Вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Я, с одной стороны, обижен и огорчен для того, что никому ничего не дано подчиненным моим и спасибо ни им, ни мне не сказали. С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда».[iv] Представитель древнего грузинского княжеского рода Багратион, начавший службу в русской армии рядовым (по другим данным сержантом) и побывавший в чеченском плену, не мог конкурировать в области светских интриг с теми, у кого это качество воспитывалось с детства. Багратион был слишком эмоционален, и как настоящий военный груб и прямолинеен, как в политике, так и в военных вопросах (как тактических, так и стратегических). Но при его известной храбрости и в отсутствии высокого положения, это было скорее плюсом. Может быть поэтому, его охотно брали под свое покровительство влиятельнейшие особы, которые делали историю, и благодаря которым Багратион сделал свою карьеру. Интриги ему при этом были просто не нужны. Но без них невозможно с определенного уровня сделать свою дальнейшую самостоятельную карьеру в наступившей новой эпохе, которой он не соответствовал в силу своей эмоциональности и прямолинейности, да ещё на такой высокой должности как командующий объединённой армией. Тем более, что высокопоставленные покровители Багратиона оказались не вечными.
Александр I сам приложил руку к тому, чтобы в армии сохранялась оппозиция новому главнокомандующему, назначив к нему в качестве начальника штаба амбициозного Л.Л. Беннигсена. Конечно, при этом он руководствовался положительным имиджем этого полководца, который участвовал в заговоре и в самом перевороте против Павла I, но не входил в число его непосредственных убийц, да к тому же, не был масоном. Н.Н. Муравьев считает, что новый начальник штаба «человек храбрый и, говорили, с достоинствами, но более теоретик, нежели практик в военном деле».[v] Однако свои военные способности Беннигсен неоднократно доказывал на практике, особенно в сражении при Прейсиш-Эйлау, где он командовал русскими войсками против самого Наполеона, и не уступил ему поле боя. Хорошо его знавшие Н.Д. Дурново и Ф.Н. Глинка давали ему очень положительные характеристики. Последний позднее видел портрет Беннигсена с надписью по латыни: «Победившему непобедимого» (имелось ввиду сражение при Прейсиш-Эйлау), которую заказал сам Беннигсен, не отличавшийся скромностью. И, конечно, назначение Кутузова задевало Беннигсена, посчитавшего себя незаслуженно обделённым, о чём он писал в письме Фоку: «Из честолюбия и отчасти из самолюбия, которое всегда должно быть присуще военному, мне было неприятно служить под начальством другого генерала после того, как я командовал войсками против Наполеона и самых искусных его маршалов».[vi] Наполеон в разговоре со своим генерал-адъютантом Раппом в ночь перед Бородинским сражением сказал: «Сегодня нам придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым. Вы,  конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого ганноверца заместить Барклая».[vii]
Но, вероятно, со стороны Наполеона это было больше желание, чем объективное суждение, так как он не высоко оценивал возможности Беннигсена. Принятый на службу 27 апреля 1812 г. с назначением состоять при особе Императора, после отъезда последнего из армии, Беннигсен остался при Главной квартире без определенной должности. Немец по происхождению, он имел неуживчивый характер. Недолюбливал его и Барклай, считавший, что тот свои амбиции ставит выше общего дела и приписывает себе чужие заслуги. Не сработавшись с Барклаем-де-Толли, Беннигсен покинул армию. Ф. Энгельс (опираясь на записки Толя) считал, что он интриговал против командующего 1-й армией с целью занять его место Главнокомандующего.[viii] Действительно, амбиции Беннигсена распространялись на эту должность, но интриги не были его коньком. Эта кандидатура рассматривалась на должность главнокомандующего русскими армиями, вместе с кандидатурами Барклая и Багратиона. А отрицательное отношение к ней появилось у позднейших историков, очевидно, не без стараний Кутузова. Внёс свою лепту  в это и А.П. Ермолова, который  признавая Беннигсена как «неоспоримо опытнейшего из современных ему русских военачальников, обладающего знаниями военного ремесла, изученного на основании глубоких теорий», но намекая на его блестящую карьеру, язвительно добавляет: «Екатерине II он был известен с полковничьего чина не одною отличною храбростию».[ix]
Такое оскорбительное для воина замечание может объясняться тем, что Беннигсен фактически и сменил на должности начальника штаба А.П. Ермолова, который теперь оставался в этом качестве лишь при командующем 1-й армией. Фактически Ермолов  был уравнен в правах с начальником штаба 2-й армии Э.Ф. Сен-При, которого обвинял перед Багратионом в интригах между командующими армиями. Себя он выставляет в роли «миротворца» в письме к Багратиону: «Благодаря доверенности ко мне вас обоих (Барклая и Багратиона – В.А.) я долго удерживал  бы вас в сем мнении, но причиною вражды между вами помощник твой граф Сен-При. Он с завистью смотрит на то, что я употребляем более, нежели он. Должность моя при главном начальнике и в то же время военном министре давала мне род некоего первенства над ним и занятиям моим более видную наружность. Он в суждении своем не первое дал место общей пользе; хотел, значит, более, нежели должно, более, нежели мог! Ты, почтенный благодетель мой, излишне уважал связи при дворе избалованного счастием молодого человека и в должности к нему не всегда был осмотрительным!».[x]
Упрек в излишнем уважении связей при дворе был справедлив в отношении Багратиона, хотя менее всего подходил в качестве примера этого Сен-При, который честно прошел свой боевой путь к этой должности. Куда нагляднее это относится к назначению, сделанному еще в Дорогобуже, родного брата графа А.А. Аракчеева, флигель-адъютанта и полковника Л.-гв. Артиллерийской бригады П.А. Аракчеева, исполняющим должность дежурного генерала при Багратионе.  До этого исполнение этой должности было возложено на полевого генерал-аудитора 2-й армии надворного советника флигель-адъютанта и полковника Л.-гв. Преображенского полка С. И. Маевского, который официально оставил эту должность по болезни. Давая волю чувству обиды, Маевский пишет: «Меня это оскорбило, - тем более что князь вверил ему только звание, а на меня возлагал ответственность. Сколько ни умолял меня действовать под маскою суфлера дежурный генерал, но я решительно от того отказался. П. Аракчеев был человек вечно пьяный и страдал сильною падучею болезнию. Не быв ни Героем, ни Платоном, ни Геркулесом, он от первого сражения потерял охоту быть близ князя, тогда как я считал это время самым приятным для имени и дела славы».[xi] Действительно П. Аракчеев после Бородинского сражения (первого и последнего для него сражения), за которое Багратион представил его к Ордену Святого Владимира 3-й степени,  вышел в отставку.
Но и у самого Ермолова были натянутые отношения с Барклаем, который не доверял ему. Это следует из письма Барклая императору, в котором он пишет: «Начальник Главного моего штаба А.П. Ермолов, человек с достоинствами, но лживый и интриган, единственно из  лести к некоторым вышесказанным особам и к Его императорскому Высочеству и князю Багратиону совершенно согласовался с общим поведением».[xii] Интриганом Ермолова считал и директор воинской полиции при Барклае Я.И. де Санглен, а с его слов и император, который охарактеризовал Ермолова как «дьявольски тёмного» (фр. ,,Noir comme le diable, mais tout autant de moyens").[xiii] Этой натянутостью отношений Барклая с его начальником штаба и воспользовался Кутузов. Не случайно,  после удаления в сентябре 1812 г. из армии Барклая (а вместе с ним Санглена и Клаузевица), а также Беннигсена, в ноябре именно Ермолов стал начальником Главного штаба при Кутузове. Возможно, здесь свою роль сыграло  то обстоятельство, что он обращался через голову своего непосредственного начальника Барклая к императору, который  отправляя Кутузова в армию, показал ему письма Ермолова.[xiv]
Не имея возможности сохранить более лояльного ему М.Б. Барклая-де-Толли во главе армий (а такую попытку Александр предпринял, поставив перед Чрезвычайным комитетом вопрос о дальнейшем руководстве им армиями, но получил отказ), император оставил его во главе 1-й армии, как ещё один противовес Кутузову. Вероятно, по этой причине, Александр не сообщил ему сразу решение Комитета о снятии его также и с поста военного министра.[xv] Были приняты и другие меры для ограничения власти нового главнокомандующего. Несмотря на то, что Кутузов был назначен главнокомандующим всеми армиями, Александр I через его голову «отправлял распоряжения П.Х. Витгенштейну, А.П. Тормасову и П.В. Чичагову», причем, иногда эти распоряжения прямо противоречили приказам Кутузова. Находящиеся же в непосредственном подчинении Кутузова М.Б.Барклай- де- Толли и П.И.Багратион, были наделены по «Учреждению для управления Большой действующей армией» такими же правами, как и Кутузов.[xvi] Не давал император волю Кутузову и в распоряжении формируемыми Я.И. Лобановым-Ростовским резервами.
Объяснение такого поведения императора кроется, вероятно, в его цели защитить Москву любыми средствами, даже ценой гибели 1-й и 2-й армий, к чему подготавливалось и общественное мнение. А 3-я, 4-я и Резервная армии Лобанова-Ростовского, который к июлю 1813 г. направил в действующую армию 36 тыс. чел., а всего пополнений за 1812-1814 гг. было поставлено 400 тыс. чел., в таком случае были необходимы для ведения дальнейших боевых действий. Об этом, в несколько эмоциональном тоне, красноречиво сказал сам император: «Лучше я отращу себе бороду и буду есть картофель в Сибири, чем подпишу стыд моего отечества». При этом он заявил, что он будет драться, даже если ему придётся уйти на Камчатку. В таких условиях роль нового главнокомандующего низводилась до уровня временного «технического» исполнителя императорской воли, которым можно будет пожертвовать в случае более чем вероятной неудачи этого плана кампании 1812 года. Только этим можно объяснить пассивную роль Александра I при выборе главнокомандующего, должность которого он уже тогда, вероятно, примерял на себя для будущего. И попытка гласного надзора над строптивым масонством давала ему для этого все шансы.
Но утверждённый им в должности Главнокомандующего М.И. Кутузов не стал простым исполнителем его воли и игрушкой в его руках, а блестяще осуществил свою стратегию изгнания Наполеона из России, известную как стратегия «золотого моста», которую он был вынужден тщательно скрывать, так как она противоречила стратегии Александра на кампанию 1812 года. Если отказаться от версии промысла божьего и мистического предопределяющего рока, имеющих целью скрыть следы деяний человеческих, то только поддержкой со стороны либерально-демократических (масонских) сил можно объяснить  сохранение Кутузовым за собой поста Главнокомандующего до самой смерти в заграничном походе 1813 года. Об этой поддержке, причём, в международном масштабе, можно судить об отпевании Кутузова с соблюдением масонского обряда, и памятник ему в Бунцлау (Силезия), воздвигнутый принявшим масонство в одной из военно-походных лож (возникли в Западной Европе в ходе войны шестой коалиции с Наполеоном) прусским королём Фридрихом-Вильгельмом III. Здесь и следует искать корни личных мотивов разрыва Александра I с либерализмом, проявлением чего можно считать его отказ посетить этот памятник. Российский император в итоге не смог найти общий язык с этой силой, что привело в будущем, с одной стороны, к  реакционности неограниченной монархии и окончательному запрету в 1822 г. масонства, а с другой -  к радикализации и революционизации тайных обществ. Это заложило мину замедленного действия, как под саму монархию, которая уже не соответствовала требованиям эпохе, так и под Россию в целом.^[1] Примечательно, что после окончательного запрета в 1822 г. масонства Александр I не прожил и трёх лет, несмотря на свой молодой возраст. Не  являясь сторонником мировых заговоров, автор считает, что рок сам вершил историю. Его смерть и последовавшие за ней события на Сенатской площади события знаменовала кризис монархической формы правления, которой после этого противостояли революционеры, для которых стали тесны уже также отживавшие свой век масонские ложи. Но в 1812 г. этот компромисс между властью и этой мировой силой позволил не только спасти страну, но и сделать её вскоре самой могущественной державой мира, наряду с Великобританией, а Кутузову - занять почётное место в галерее выдающихся полководцев России.
И главнейшим шагом в осуществлении своей стратегии стало спасение и сохранение Кутузовым подчиненных ему 1-й и 2-й действующих армий, от которых теперь зависела и его личная судьба. Этим он озаботился не только на совете в Филях, и даже не в день Бородинского сражения, а за день до приезда в армию. 16 (28) августа Барклай сообщил Кутузову о своем намерении дать сражение в районе Царёво- Займища, находящегося на пути из Вязьмы в Гжатск. Кутузов получил это письмо в 8-м часу вечера, будучи в д. Зубцово под Гжатском, в котором он и намеревался дожидаться подхода войск на следующий день. Известие о намерении Барклая дать сражение изменило это его намерение. Он тут же пишет ответ Барклаю: «Милостивый государь мой Михайло Богданович! Наставшее дождливое время препятствует прибыть мне завтра к обеду в армию; но едва только с малым рассветом сделается возможность продолжать мне дорогу, то я надеюсь с 17-го по 18-е число быть непременно в главной квартире. Сие, однако же, мое замедление ни в чем не препятствует Вашему высокопревосходительству производить в действие предпринятый вами план до прибытия моего. С совершенным почтением и преданностью имею честь быть Вашего превосходительства всепокорный слуга князь Михаил Г.- Кутузов».[xvii] Историки обращают внимание на заключительную фразу письма, трактуя её как предоставление Барклаю свободы действий. Именно так расценил это и сам М.Б. Барклай-де-Толли, воспринявший первую часть послания как просто информацию о прибытии Кутузова к армии, о чём и сообщалось приказом от 17 августа за подписью начальника штаба 1-й армии А.П. Ермолова. Сам же Барклай был всецело поглощён подготовкой к предстоящему сражению. В связи с принятым решением дать сражение, он заменил 16 (28) августа 1812 г. донского атамана М.И. Платова на посту командира арьергарда А.И. Коновницыным. Объективная причина такой замены заключалась, как отмечает А. Ермолов, в том, что «быть начальником казаков решительным и смелым не то, что быть генералом, от которого требуется другой род распорядительности в связи с искусством непременно… Атаман Платов, принадлежа к числу людей весьма умных и отлично проницательных, не мог не видеть, что война 1812 года в свойствах своих не сравнивается с теми, в которых он более многих других оказал способностей». Когда авангард французов составляли поляки казаки прекрасно справлялись с возложенными на них задачами арьергарда. Но после того, как с Дорогобужа французский авангард составили основные боевые части, он стал не по зубам донцам. Но кроме этого была ещё и субъективная причина решения о замене донцев. «Багратион умел держать Платова в повиновении, умел возбудить его честолюбие и показал ему в виду возможность приобрести титул графа, и Платов делал все то, что мог. Барклай де Толли с ледовитостью своею охладил Платова (после воссоединения армий – В.А). Не слыша обещаний сделать его графом, Платов перестал служить, войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошили землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда».[xviii] Сам атаман дал волю чувствам, и оскорблённый уехал вскоре в Подольск, сдав командование Донским казачьим корпусом своему заместителю, любимцу А.В. Суворова, генерал-майору И.К. Краснову.[2]

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив